Режим гения. Распорядок дня великих людей.
Шрифт:
В 10.30 Дарвин возвращался в свой кабинет и работал до полудня или до начала первого. На том рабочий день заканчивался, и ученый часто с удовлетворением подводил итоги: «Сегодня я хорошо потрудился». Далее следовала большая прогулка в сопровождении любимого фокстерьера Полли. Сначала Дарвин заглядывал в оранжерею, потом совершал раз и навсегда установленное количество кругов по «Песчаной дорожке», ритмично постукивая по гравию своей окованной железом тростью. Далее – семейный обед. Дарвин обычно выпивал за едой небольшое количество вина – вино ему нравилось, но пил он крайне умеренно, ибо страшился пьянства и утверждал, что за всю свою жизнь напился лишь раз, студентом в Кембридже. После обеда он вновь укладывался на диван в гостиной, читал газеты (единственный вид ненаучной литературы, до которого он снисходил настолько, чтобы читать его самому, все остальное ему читали вслух). Далее наступало время писать письма, усевшись у огня в глубокое набитое конским волосом кресло и примостив на
В 16.00 он спускался и отправлялся на третью за день прогулку – всего на полчаса, а затем возвращался еще на часок поработать в кабинет, привести в порядок то, что осталось незавершенным. В 17.30 – полчаса праздного отдыха в гостиной, затем снова чтение романа и снова наверх, выкурить сигарету. За ужином собиралась вся семья, и Дарвин тоже садился за стол, однако довольствовался чаем с яйцом или маленьким кусочком мяса. Если приходили гости, Дарвин не засиживался за столом, беседуя с мужчинами, как было в обычае для хозяина дома, – полчаса такой беседы утомляли его настолько, что он мог лишиться ночного сна и, соответственно, не справился бы с намеченной на следующий день работой. Мужским разговорам он предпочитал общество дам в гостиной и игру в триктрак (когда гостей не было, он играл с Эммой). Его сын Фрэнсис отмечал, что отец «чрезвычайно оживлялся за игрой, горько оплакивал свой проигрыш и преувеличенно возмущался удачами моей матери».
За двумя партиями в триктрак следовало чтение научной литературы, а перед сном Дарвин любил полежать на диване и послушать, как Эмма играет на пианино. Около десяти часов вечера Дарвин покидал гостиную и через полчаса был уже в постели, хотя из-за бессонницы он мог пролежать еще много часов с открытыми глазами, размышляя над какой-либо научной загадкой, которую не сумел разрешить в течение дня.
Так строились его дни на протяжении 40 лет лишь с редкими и немногими исключениями. Он выезжал вместе с родными на летние каникулы, иногда посещал родственников, но всегда стремился поскорее вернуться домой, а на публике не желал появляться ни в коем случае. И все же, несмотря на такую уединенную жизнь и постоянные болезни, Дарвин любил эту жизнь в Даун-Хаусе в окружении близких. У них с Эммой родилось десять детей.
Любил он и свою работу, хотя она отнимала у него силы и, казалось, загоняла его в могилу. Фрэнсис Дарвин вспоминает, что медлительные, осторожные, как у больного, движения отца вдруг преображались, когда ученый принимался за эксперимент: каждый жест его был скор и точен, в нем ощущался «сдержанный энтузиазм. Он работал с удовольствием, никакого принуждения в его манере не чувствовалось».
Герман Мелвилл (1819–1891)
Письменных упоминаний о повседневной жизни Мелвилла сохранилось немного. Самое полный рассказ о его распорядке дня встречается в письме, которое Мелвилл написал в декабре 1850-го вскоре после того, как его семья переехала в Эрроухед на ферму площадью 60 гектаров в Беркширском округе Массачусетса. Там 31-летний писатель растил кукурузу, турнепс, картофель и тыквы – ему нравились полевые работы, дававшие телу и душе роздых после шести-восьми часов труда за письменным столом. Мелвилл писал другу:
«Я встаю примерно в восемь и иду в конюшню поздороваться с моим жеребцом и покормить его. (Жаль, что приходится угощать его холодным завтраком, но делать нечего.) Затем я навещаю корову, срезаю для нее пару тыкв и любуюсь тем, как она жует, – такое отрадное зрелище смотреть, как двигает челюстями корова, она проделывает это с такой кротостью, даже святостью. Покончив с собственным завтраком, я перехожу в кабинет, зажигаю огонь и раскладываю рукописи на столе. Быстро просматриваю страницы и жадно набрасываюсь на работу. В 14.30 я слышу заранее обговоренный стук в мою дверь, стук (как я и просил) продолжается до тех пор, пока я не открою дверь. Это помогает мне оторваться от работы, как бы я ни был ею поглощен… Вечера я провожу у себя в комнате в подобном трансу состоянии, читать я не могу, лишь перелистываю порой страницы какой-нибудь книги с крупным шрифтом».
К тому времени он уже несколько месяцев как начал «Моби Дика». Эрроухед оказался наилучшим местом для написания саги о белом ките.
«Здесь, на природе, когда поля покрыты снегом, у меня появляется ощущение, будто я нахожусь посреди океана, – писал он. – По утрам я встаю и выглядываю из окна, как будто из иллюминатора корабля, плывущего в
Натаниель Готорн (1804–1864)
Закончив в 1825 г. Боудин-колледж [117] , Готорн вернулся в Салем, штат Массачусетс, и там выбрал путь суровой литературной самодисциплины. Большую часть дня он проводил взаперти в своей комнате, много читал и писал, при этом много из написанного выбрасывал. Период с 1825 по 1837 г., когда Готорн опубликовал наконец сборник коротких рассказов, часто именуют его «одинокими годами». Критик Малкольм Каули подробно описывал привычки Готорна той поры:
116
Американский писатель, автор романов («Алая буква», «Дом о семи шпилях» и др.), зачинатель американской романтической новеллы и американской детской литературы.
117
Частный гуманитарный университет в штате Мэн.
«По мере того как шли годы, установился порядок, почти не менявшийся в течение осени и зимы. По утрам Готорн читал или писал, пока не наступало время полуденной трапезы, а после обеда читал, писал, мечтал или просто наблюдал за тем, как солнечный луч проникает в щель между ставнями и медленно движется через комнату к противоположной стене. На закате он отправлялся на долгую прогулку и возвращался в темноте, чтобы съесть миску жидкого шоколада с хлебными крошками, а затем обсудить книги с двумя обожавшими его сестрами, Элизабет и Луизой. Обе уже мечены были уделом старых дев; то была единственная их беседа за день…
Летом жизнь Готорна была более разнообразной: рано утром он отправлялся поплавать между камней и часто весь день бродил в одиночестве по берегу, столь праздный, что ему в забаву было постоять на скале, бросая камешки в собственную тень. Однажды он остановился на длинном посту к северу от Салема, где с проезжих взималась плата, и с утра до вечера наблюдал вереницу путешественников. Церковь он не посещал никогда, однако любил в воскресное утро прятаться за занавеской, оставив окно открытым, и следить, как собираются прихожане».
После того как в 1842 г. писатель женился, ему, разумеется, пришлось вести уже не такую эгоцентричную жизнь, хотя, когда он принимался писать (он утверждал, что летнее тепло мешает его творчеству, писать он мог только осенью и зимой), ему все равно требовалось несколько часов уединения ежедневно. В Конкорде, где Готорны осели после свадьбы, он запирался в кабинете примерно до полудня или чуть дольше.
«Я честно предаюсь каждое утро уединению (в значительной степени против собственного желания), – писал он своему издателю, – и остаюсь в заключении до обеда или примерно так». За обедом, около двух часов дня, Готорн встречался с супругой. Час спустя он устремлялся в деревню, наведывался на почту и в библиотеку. На закате он возвращался домой, и жена присоединялась к нему, чтобы недолго прогуляться вдоль берега. Затем они пили чай, и Готорн час или два читал жене вслух.
Лев Толстой (1828–1910)
«Надо непременно каждый день писать не столько для успеха работы, сколько для того, чтобы не выходить из колеи» [118] .
Так пишет Толстой в одной из редких дневниковых записей середины 1860-х гг., когда он был погружен в работу над «Войной и миром». Хотя эта «колея» не описана в дневнике, его старший сын Сергей впоследствии воспроизвел примерный распорядок дня в Ясной Поляне, родовом имении под Тулой.
«Распределение дня в продолжение нашей жизни в Ясной Поляне до 1881 г. было довольно правильно и мало изменялось с сентября по май, то есть в те месяцы, когда отец писал и когда мы, его дети, учились. Летом время распределялось иначе – более разнообразно.
В учебные месяцы мы – дети и педагоги – вставали между восемью и девятью часами и шли пить кофе наверх в залу. После девяти отец в халате, еще неодетый и неумытый, с скомканной бородой, проходил из спальни вниз, в комнату под залой. Внизу он умывался и одевался. Если мы встречали его по пути, он нехотя и торопливо здоровался; мы говорили: “Папа не в духе, пока не умоется”. Затем он приходил в залу пить кофе. При этом он обыкновенно съедал два яйца всмятку, выпустив их в стакан.
После этого он до обеда, то есть до пяти часов, ничего не ел. Позднее, начиная с конца 1880-х гг., он стал вторично завтракать в два или три часа.
Утром за кофе отец был малоразговорчив и скоро уходил в свой кабинет, взяв с собой стакан чаю. С этого момента мы его почти не видели до обеда».
118
23 марта 1865 г.