РЕЗИДЕНТ
Шрифт:
– 145, 146, 148, - перечислил я вменяемые мне положения действующего в то время уголовного законодательства.
– Серьезные статьи, - сделал свою заключение «смотрящий», и показывая на свободное место продолжил, - проходи, пока занимай вон те верхние нары, а дальше посмотрим.
Воспользовавшись оказанным мне таким радушным приемом, я расстелил матрас, легко запрыгнул на свое место, и принялся размышлять над своим положением. При этом в силу своей военной привычки, я не забывал наблюдать за происходящим в камере. В то время как, я коснулся головой подушки, к главенствующему над нашим невольным жилищем мужчине, подсел маленький юркий паренек, примерно одного со мной возраста, тело которого сплошь было покрыто татуировками, и выдавало в нем привычного к тюремной жизни человека. Назвав его «Голова»,
– Приходит мужик к психоаналитику и говорит:
– Доктор, помогите, я совсем перестал получать удовольствие от жизни.
– Попробуйте алкоголь.
– Пробовал не помогает.
– Может быть легкие наркотики.
– Тоже пройденный этап, никакого эффекта.
– Тогда есть последняя надежда, сходите в цирк, там есть замечательный рыжий клоун, он может рассмешить кого угодно.
– Со словами: «Блин я же и есть этот рыжий клоун, мужик выбрасывается в окно.
После такого занимательного рассказа о завершении клоунской карьеры, все помещение камеры наполнилось дружным смехом. Я тоже отвлекся от своих невеселых мыслей и улыбнулся. Парнишка собирался начать другой анекдот, но я не успел узнать его очередную занимательную историю, так как дверь в наше помещение открылась и меня вызвали на допрос.
В следственном изоляторе со мной общаться не стали, а перевели меня в изолятор временного содержания ближайшего РОВД. На СИЗО существовал хоть какой-то порядок, и оперативникам весьма затруднительно было «выбивать» с подозреваемых показания. В районных же отделах все было намного проще, и «опера» получали полную свободу действий.
На следующее утро меня завели в комнату для допросов. Там сидели уже знакомые нам Ерохов Иван и Тищенко Владимир. Для приличия они задали мне несколько обыденных вопросов. Потом похожий на бульдога сотрудник стал ходить по помещению, и как бы случайно оказавшись у меня за спиной, резким движением накинул мне на лицо какую-то тряпку, дав таким образом вдохнуть какой-то гадости. Практически моментально я провалился в бессознательное состояние.
Очнулся я – толи в кабинете, толи в каптерке – в общем в комнате больше напоминающей сушилку, чем что-либо другое. Там было огромное количество труб, излучающих тепло, у меня страшно болела голова и жутко хотелось пить. Мои руки были пристегнуты сзади наручниками и надежно крепились за одним из многочисленных радиаторов. Моего пробуждения с большим нетерпением ждали «Ванек» и «Вовочка».
– Значит раскаяться в содеянном ты не желаешь?
– спросил Тищенко.
Я прекрасно понимал, что если я сознаюсь, то мне сразу же выпишут пятилетнюю путевку в места не столь отдаленные, где света вольного не видно. Поэтому я решил, чтобы это не стоило упираться, сколько смогу, и набрался наглости ответить:
– Мне не в чем каяться, товарищ начальник, что было то прошло, а если я в чем и виноват перед законом, то я все свои грехи смыл собственной кровью, на службе нашей любимой партии и дорогому правительству. Во время войны, это считалось искуплением.
– Сейчас мирное время, - поддержал своего товарища Ерохов, - и за свои преступления все равно отвечать придется. Так ты желаешь сделать чистосердечное признание, или же тебя нужно к этому подтолкнуть? Можешь не сомневаться у нас и не такие ломались. Сначала тоже упирались, а потом ничего, как соловьи начинали петь.
В его словах присутствовала доля истины, тогда в органах работать умели, и наводили на население ужас, своим умением добиваться истины даже от самых стойких преступников. Меня охватило уныние, я понимал, что вытерпеть мне придется очень много, и будучи понаслышке знаком с методами ведения допросов, мысленно прощался со своим здоровьем, а может и самой жизнью.
Я не буду долго останавливаться на тех беспощадных мерах принуждения к добровольной дачи признательных показаний, которым подвергли меня доблестные сотрудники уголовного розыска. Скажу лишь, что они не скупились в изощренных методах пытки. Сначала они обмотали кулаки полотенцами и принялись дубасить меня по телу, причиняя физические и нравственные страдания. После этого они решили познакомить меня со сводом Советских законов, и взяв в руки толстую книгу - собрания кодексов, стали доводить их до моего сознания, вежливо, но с силой,
Такие славные методы борьбы с неразговорчивыми собеседниками «Ванек» и «Вовочка» продолжали на протяжении шести часов. Затем очевидно предположив, что процедура затягивается, а может у них были еще и более важные дела, чем добиваться правды от моей скромной персоны, они все-таки решили оставить меня в покое. Мне дали какое-то время прийти в себя, после чего вернули в следственный изолятор.
Глава XVII. Тюрьма: продолжение
В «СИЗО» меня подвели к двери, где значился номер - 666. Я попробовал заметить:
– Это не моя камера. Мои вещи находятся в семьсот сорок восьмой.
– Поверь, здесь тебе вещи не понадобятся, - сделал заключение конвоир, среднего возраста человек, полноватого телосложения, с заплывшим жиром лицом, пропахший перегаром и чесноком. Облачен он был, как тогда было принято, в форменное обмундирование армейского образца.
Когда за моей спиной захлопнулась дверь, я стал разглядывать помещение, пытаясь оценить обстановку. Я неоднократно слышал о пресловутых «пресс-хатах» и не сомневался, что оказался именно в такой. В те времена несчастные случаи в тюрьмах были явлением обыденным, и я готовился к самому худшему.
Камера была небольшая - три на четыре метра. Судя по установленным в ней деревянным двухъярусным нарам, приставленным к правой стене, рассчитанная на четырех человек. Параллельно спальным местам у противоположной стенки находился стол с приставленной к нему лавкой. Три места были уже заняты. С них, как только я оказался в помещении, поднялись три личности, вызвавшие у меня неприятное покалывание в области желудка.
Первый был здоровым детиной в возрасте около тридцати лет. Он был на полголовы головы выше меня и много шире в плечах. Его квадратное лицо: с нахмуренными бровями, «стреляющими из под них огнем» глазами, мясистым подбородком и ямочками на щеках в виде продольных углублений от верхней скулы к нижней, а также обритая на лысо голова, внушали мысль, что природа создала этого человека специально для устрашения окружающих. Было совершено очевидно, что он здесь пользуется неограниченным авторитетом. Белая блестящая новизной майка, и такие же с отливом, но только черные, трико марки: «Adidas», выдавали в нем «сидельца», пользующегося привилегиями у администрации. Плечи его украшали бесформенные татуировки.
Второй был примерно одного со мной роста в возрасте уже за тридцать. Его густые черные, как смоль, волосы, такого же цвета безжалостные глаза, тонкий скривившийся в презрительной усмешке рот, смуглая кожа и орлиный нос безошибочно позволяли определить кавказца. Тело его скрывалось под спортивным костюмом с надписью «Puma».
Третий был – толи якут, толи казах, толи китаец – из-под узких щелочек на его лице выглядывали неопределенного цвета хитрые и наглые глаза. Он был в помещении самым маленьким. Его рост вряд ли доходил до полутора метра. Широко расставив ноги, и подбоченясь, выставив в стороны локти, он «сверлил» меня взглядом, пытаясь сломить мою волю. Голову его украшали вьющиеся черные волосы. Для готовящегося мероприятия, он облачился в свободную красную с черным орнаментом клетчатую рубаху, из-под которой книзу виднелись спортивные темно-синие трико. В отличие от своих товарищей обутых в тапки, у него на ногах имелись увесистые армейские ботинки.