Резинки
Шрифт:
Наверное, проще было бы сразу сказать этой женщине, что он хотел бы пройтись по главным улицам города; но не застеснялся ли он говорить о давней поездке? — залитые солнцем улочки, по которым он шел рядом с матерью, край канала между низкими домами, остов заброшенного судна, эта родственница (сестра матери или ее сводная сестра?), с которой они должны были встретиться, — могло бы показаться, что он гоняется за детскими воспоминаниями. Что же до того, чтобы выставить себя туристом, то помимо неправдоподобности предлога для пребывания в это время года в городке, начисто лишенном прелести для любителя искусства, это представляло еще более серьезную опасность: куда его завели бы тогда вопросы дамы,
— Мсье, вы не здешний?
— Не здешний, я из полиции, приехал вчера вечером вести расследование политического убийства.
Это было бы невероятнее, чем все остальное. «Секретный агент, — любит повторять Фабиус, — должен оставлять как можно меньше следов в сознании людей; следовательно, при любых обстоятельствах его поведение не должно выходить за рамки обычного». На знаменитой в Отделе расследований и во всем Министерстве карикатуре Фабиус изображен «беззаботным гуляющим»: шляпа надвинута на самые глаза, огромные черные очки и более чем заметная накладная борода, волочащаяся по самой земле; согнувшись в три погибели, персонаж «незаметно» крадется в открытом поле среди озадаченного зверья.
На самом деле эта непочтительная картинка таит в себе искреннее восхищение сотрудников своим старым шефом. «Он сильно сдал», — медоточиво доверят вам его враги; но тем, кто работает с ним ежедневно, прекрасно известно, что, несмотря на отдельные необъяснимые причуды, славный Фабиус остается достойным своей легенды. Тем не менее, кроме приверженности несколько устаревшим методам, даже верные люди порой ставят ему в упрек нечто вроде нерешительности, болезненную осторожность, заставляющую его вечно сомневаться даже в самых достоверных данных. Нюх, с которым он выявлял в подозрительной ситуации малейший значимый момент, страстный порыв, увлекавший его к самому центру загадки, кроме того, его неутомимое терпение в распутывании обнаруженных нитей, все это, кажется, обращалось иногда бесплодным скептицизмом маньяка. Поговаривали, что он не доверял простым решениям, теперь шепчут, что он перестал верить в существование какого бы то ни было решения.
В теперешнем деле, например, в котором цель, как бы то ни было, ясна (разоблачить руководителей анархистской организации), он с самого начала обнаружил слишком много нерешительности, словно занимался им против своей воли. Он даже не постеснялся высказать перед своими подчиненными совершенно неуместные замечания, призывающие рассматривать заговор как ряд совпадений или как макиавеллическую выдумку правительства. Однажды он холодно заявил, что эти люди были филантропами и беспокоились лишь об общественном благе!
Валлас не любит этих шуток, которые лишь способствуют обвинениям Отдела в нерадении, а то и в тайном сговоре. Очевидно, он не может разделять слепого обожания Фабиуса со стороны некоторых своих коллег: он не знал его в славные времена борьбы с вражескими агентами, в годы войны. Валлас работает в Отделе расследований недавно, раньше он служил в другом отделе Министерства иностранных дел и случайно оказался на этом посту. До сих пор его работа заключалась в наблюдении за различными теософическими обществами, которые вдруг стали внушать опасения Руа-Дозе, министру; Валлас долгие месяцы посещал собрания посвященных, изучал сумасбродные брошюры и завоевывал симпатии полубезумцев; он только что завершил свою миссию объемным докладом о деятельности этих ассоциаций, которые, впрочем, были совершенно безобидными.
В действительности, роль этой полиции, что работает параллельно с настоящей, чаще всего является весьма мирной. Созданная вначале с единственной контрразведывательной целью, после перемирия она превратилась в своего рода экономическую полицию, главной функцией которой был контроль за махинациями картелей. Впоследствии, всякий раз, когда какая-нибудь финансовая, политическая, религиозная или еще какая-нибудь группировка угрожала, как казалось, безопасности государства, Отдел расследований вступал в дело и два-три раза показал, что приносит правительству неоценимую помощь.
Но на этот раз речь идет о совершенно другом: за девять дней последовало друг за другом девять неожиданных смертей, шесть из которых, по крайней мере, были явными убийствами. Определенные сходства между отдельными преступлениями, личности жертв, а также письма с угрозами в адрес других членов этой организации, в состав которой, по-видимому, входили девять умерших, явно показывают, что речь идет об одном деле: чудовищной кампании запугивания — или даже полного уничтожения — проводимой (кем?) против этих людей, политическая роль которых, пусть и неофициальная, является, вероятно, весьма значимой и которые на этом основании пользуются… некоей…
Площадь Префектуры — большая квадратная площадь, окаймленная с трех сторон домами с аркадами; четвертая сторона занята префектурой, обширной каменной постройкой с завитками и гребешками, к счастью, без излишеств, в общем довольно терпимого уродства.
Посреди площади стоит, на не очень возвышенном постаменте, защищенном решеткой, бронзовая скульптура, изображающая запряженную двумя лошадьми греческую колесницу, в которой разместились несколько явно символических персонажей, чьи неестественные позы никак не согласуются с предполагаемой быстротой колесницы.
С другой стороны начинается авеню Королевы, с худосочных вязов которой уже опали все листья. В этом квартале на улице мало людей; редкие укутанные прохожие и черные ветви деревьев придают ей преждевременно зимний вид.
Должно быть, Дворец Правосудия недалеко, так как город, если не считать предместий, явно не очень большой. На часах префектуры было чуть больше десяти минут восьмого, следовательно, у Валласа есть добрых три четверти часа, чтобы исследовать окрестности.
В конце авеню серая вода старого отводного канала лишь усиливает ледяное спокойствие пейзажа.
Затем авеню Кристиана-Шарля, чуть пошире, с рядом красивых магазинов и кинотеатров. Проезжает трамвай, предупреждая время от времени о своем слишком тихом приближении двумя-тремя отчетливыми звонками.
Валлас изучает табличку с пожелтевшим планом города, снабженным по центру передвижной стрелкой. Не обратив внимания на этот ориентир, а также на небольшой ящичек, в котором находится рулон бумаги с названиями улиц, он без труда восстанавливает свой маршрут: вокзал, слегка сплющенное кольцо, образуемое Циркулярным бульваром, улица Землемеров, Брабантская улица, улица Иосифа-Янека, которая выходит на бульвар, Берлинская улица, префектура. Сейчас он пойдет по авеню Кристиана-Шарля до бульвара, а потом, поскольку у него есть время, пойдет в обход налево, чтобы вернуться по каналу Людовика Пятого, затем по узкому каналу, который огибает эту улицу… Копенгагенскую улицу; через него-то он только что и срезал. Завершив этот обход, Валлас дважды пересечет из конца в конец собственно город, внутри Циркулярного бульвара. За его пределами широко простираются предместья, скученные и малопривлекательные к востоку и югу, зато к северо-западу разреженные многочисленными предпортовыми водоемами, а к юго-западу — спортивными площадками, лесом и даже городским парком с Зоосадом.