Ричард де Амальфи
Шрифт:
Он смотрел с беспокойством, внезапно встал, глаза расширились, побледнел, сделал шаг назад. Скамейка загремела, он чуть не упал, а потом, опомнившись, внезапно опустился на колени и быстро-быстро перекрестился.
– Что с тобой? – спросил я с раздражением.
– Ваша милость…
– Неужели проняло? – спросил я. – Вот уж не думал, что из меня проповедник…
– Нет, ваша милость, – сказал он торопливо, я наконец заметил, что смотрит не в глаза мне, а чуть выше, – я даже ничего не понял, что вы там плели…
Я нахмурился, уязвленный:
– Так в чем же дело?
– Ваша милость, над вами нимб!
Я вскинул
– Где?
Он сглотнул воздух, прохрипел нечто, наконец выдавил с трудом:
– Исчез… Но ведь был же, своими глазами видел!
– Никому не рассказывай, – приказал я. – Сболтнешь, удавлю!
Я в самом деле был готов удавить голыми руками: ишь, нимб узрел! У человека, который всегда насмехался над Церковью, над попами, над нелепыми ритуалами, лицемерием, над верой слабаков и юродивых во всесильного Бога, которому делать больше не фига, как вот щас утирать им сопельки и раздавать на халяву пряники.
Но, видимо, в своей сбивчивой речи я в самом деле угадал, попал в самую точку, зацепил нерв, и на мгновение включил, так сказать, свет. До того, как сюда ринутся орды, сперва здесь постараются подготовить почву. Перво-наперво, высмеять противника, показать в смешном виде. Шуточки и насмешки над попами и церковными обрядами бьют надежнее, чем стрелы из арбалета.
Второе, внушить, что Зло не есть Зло, это просто другой образ жизни, другие обычаи, надо быть уживчивее. Это звучит так: надо быть добрее! Самая что ни есть христианская заповедь обращается против самих же христиан: будьте добрее к иным, чем вы, будьте добрее к тем, кто поступает иначе, чем вы, кто живет по другим нормам, чем вы, кто молится другим богам, кто живет по законам другой морали, а то и вовсе без морали…
И вот народы, которые допустили даже такую мысль, что можно жить иначе, уже наполовину завоеваны Злом, хотя не подозревают об этом, а скажи им такое, будут отрицать с пеной у рта, станут распинаться о демократии, терпимости, гуманизме, педофилии и прочих общечеловеческих ценностях.
– Даже не знаю, – произнес я после долгого молчания, – что такому натиску может противопоставить простой и прямодушный Север.
Гунтер передернул плечами. Несмотря на основательность суждений и даже в чем-то мудрость, он не может долго ломать голову над одним вопросом, как не могут дети и животные долго концентрировать внимание на одном предмете.
– Против всякой магии есть антимагия, – проворчал он. – То и другое идут ноздря в ноздрю, как щит и меч. Кто учится работать мечом, а кто учится подставлять под чужой удар щит.
– Ты о магах и священниках?
– Не только, ваша милость…
– А что, разве есть что-то третье?
– Да поговаривают…
– Ну-ну!
– Пошел слух, что в Черной долине кто-то нашел новую магию…
– Новое заклинание? – поправил я.
– Нет, магию, – возразил Гунтер. – Которую не знали. А может, знали очень давно, в самом Начале, а потом забыли? Словом, в больших городах всполошились. Странники рассказывают, что император собрал совет, чтобы решить: быть этой магии или не быть? А уже потом пошлет туда либо палача, либо дорогие носилки.
Я развел руками:
– Хорошо бы, если бы все удалось… Я –
Гунтер побледнел, смотрел на меня с ужасом, как будто я положил руку на рубильник.
Поднимаясь по лестнице к своим покоям, я подозрительно присматривался к фигуркам на перилах. То ли их сменили, то ли до этого смотрел невнимательно, но что-то совсем другие. Хуже того, иные. Недоброе предчувствие сжало грудь. Металлическая статуя женщины с дивным щитом и мечом волнистой формы все в той же позе… как будто, но теперь меч в левой руке, а щит в правой.
Да и поза, если на то пошло, другая: раньше женщина как будто готовилась к неспешной обороне, а сейчас по ее позе видна готовность нанести удар. Я обошел по дуге, хотя, понимаю, глупо, лестница слишком узкая, достанет мечом в любом месте. Хотя, кто знает, вдруг она как раз готовится защищать замок? Ведь отдавала же мне меч, когда я тогда взял по неосторожности?
Надо еще пройти мимо горгоны, в прошлый раз не двигалась, но сейчас какое-то нехорошее предчувствие, будто съел что-то. Я подумал, вышел на террасу, там можно пройти немного и снова войти в зал, миновав опасное место…
Воздух теплый, темный небосвод выгнулся ощутимо высоким куполом, звезды крупные, близкие, а луна плывет мелкая, но ослепительно яркая, сверкающая.
Внезапно обдало холодом, мышцы мгновенно наполнились адреналином. Еще не поняв, откуда опасность, метнулся под защиту стены, но на спину уже обрушилось тяжелое, горячее, просто обжигающее. Шею сдавило, я с усилием поднялся, сделал два шага, кто-то сидит на моей спине, на плечах, я хотел позвать стражу, в тот же миг, когда открыл рот, жестко дернуло за углы рта, я ощутил по рту тяжесть железа, зубы лязгнули по удилам, из горла вырвался хрип.
– Все, – произнес над головой негромкий голос, – теперь ты мой конь, понял?..
Ярость ударила в голову, да что за шуточки, тут же развернулся и шарахнулся о каменную стену. Мой всадник не успел убрать ногу, я услышал хруст, над головой зашипело, я упал, захватил наездника за голову и рванул на себя. Тот упал, перекатился через голову и, хромая, бросился прочь.
– А вот это уже напрасно…
Я догнал в два прыжка, бросать молот нет смысла, пленных надо брать по возможности живьем, а потом уж решать: вешать или рубить голову. Хотя в этом случае больше светит костер…
В прыжке я почти настиг неизвестного, однако он неуловимо преобразился, ноги истончились. Мои пальцы захватили пустоту. Неизвестный подпрыгнул, ноги уже не человеческие ноги, а птичьи лапы, мощно ударили два крыла. Я перекатился кубарем, вскочил, злой и опозоренный, ринулся следом. На фоне звездного неба огромный птах, похожий на журавля, бежит, размахивает крыльями, пригибается, готовясь оттолкнуться и швырнуть себя в воздух.
Я мчался следом, журавль – не воробей, с места не стартует, крупным птицам нужен разбег… Журавль уже поднимался в воздух на высоте человеческого роста, когда я догнал, подпрыгнул и ухватился за кожистую лапу. Птица покрупнее, чем журавль, судя по лапе, но мы сразу же просели, мои ноги начали загребать по камню, но птица из последних сил заработала крыльями чаще, и мы снова поднялись в воздух.