Ричард де Амальфи
Шрифт:
Чувствуя в ногах свинцовую усталость, я потащился по лестнице на второй этаж, в голове стучит мысль, что с Тудором почти сдружился – прекрасно, но как с остальными, надо бы как-то связаться со всеми, заявить о желании жить в мире и дружбе, но все идеи сводятся к тому, чтобы бросить мессаги по мылу, емеле или пусть даже емэйлом, если такие уж дикие, то эсемеску, а то и быстро решить все в чате, но этот мир как-то перебивается без устаревшего Интернета, тот остался в далеком дикарском прошлом, а я без Сети жить не могу, человек без доступа к Вебу это не человек, а некая тля…
И вот
Я остановился не потому, что восхотел по праву хозяина грозно спросить «Хто там?», просто ноги застыли, как сосульки. И устрашился сдвинуться, чтобы не сломались, как тонкие льдинки.
Из стены пугающе медленно выдавливается лицо, проступает барельеф, все из того же зеленоватого камня, нет, чуть более серый, лицо крупное, по размерам просто нечеловеческое, великанское, но черты людские: высокий лоб и красиво изогнутые брови, длинный тонкий нос…
Лицо застыло, перестав выдвигаться, я смотрел, не дыша, каменные веки медленно поднялись, невидящие глаза уставились на меня, даже в меня. Я не различил зрачков, но неизвестный смотрит именно в меня, подсказало то самое седьмое чувство, что подсказывает летучим мышам или рыбам-сонарам. Каменные губы дрогнули, шевельнулись, вздулись складки у губ, высокие скулы стали резче.
Некоторое время неизвестный пытался сказать нечто, каменные губы с огромным усилием шевельнулись, а я, осмелев, сказал тихонько:
– Не слышу… Если можешь, вруби звук.
Губы снова задвигались, но все так же беззвучно. После двух попыток неизвестный умолк, в смысле – перестал двигать губами. Лицо начало вдавливаться обратно. Я чувствовал, что делает это не по своей воле, его именно выдавливает нечто из более враждебного и чужого, может быть даже более плотного, чем камень, воздуха.
Стена стала ровной, отесанные валуны на этом месте такие же, как и на противоположной, мышцы мои, что едва не лопаются от напряжения, расслабились. Я перевел дыхание, вспомнил некстати о черном рыцаре, что с неведомого холма неотрывно смотрит на замок, потом о статуе в замке, что по ночам оживает и разъезжает по дальнем краям, еще подумал о той деве из кованной меди, у которой я так бездумно взял тогда посмотреть меч, зябко передернул плечами и сказал вслух:
– Неужели опять ночка будет еще та?..
Собственный голос не придал бодрости, напротив, прозвучал под сводами жалко, как поросячий писк. Хорошо, никто не слышит, перед челядью я должен быть сильным и уверенным, движения четкие, голос громкий, нижняя челюсть вперед, а взгляд… даже не взгляд, а взор – надменный и властный. Словом, человек, которому никто не смеет указывать, а сам знает, что делать с этой экономикой.
В спальню
Глава 13
Раздеваясь, я нечаянно повернулся к зеркалу, вспомнил, что давно не смотрелся, а ведь раньше высматривал каждый прыщик, старательно выдавливал, чтобы не порезаться при бритье, а сейчас скоблю щетину, почти не глядя: если и останется где клок, так я же мужчина, суровый и мужественный.
Исхудал, морда вытянулась, у губ твердые складки, взгляд вроде бы жестче. Что-то еще изменилось, пока не соображу, разве что складка между бровей стала глубже…
Пока всматривался, подсознание уловило нечто, ужас стегнул по нервам животный, безотчетный, меня отшвырнуло от зеркала раньше, чем успел понять, что же там не так, а когда понял, сердце заколотилось еще чаще, дыхание пошло со всхлипами, словно бегу по вязкому болоту.
Мое отражение по ту сторону рамы в старинном красном камзоле, расстегнутом небрежно, свитер крупной вязки, очень похож на кольчугу, но не кольчуга, и вообще выглядит все так, словно век мечей сменился веком шпаг. На плечах только сейчас я различил нечто вроде пелерины, может быть, спасает от непогоды, но скорее всего – рудимент широких наплечных лат, оберегающих плечи от мечей и сабель.
Я снова поднял потрясенный взгляд на свое лицо, похолодел: двойник торжествующе улыбается. Уж я точно знаю, что мне не до улыбок, а он смотрит с победным оскалом, слегка откинулся назад всем корпусом, чтобы при равном росте все же смотреть свысока.
Холод прокатился до самых внутренностей, я с трудом выдохнул замороженный воздух, голос вздрагивал, но я пообещал злобно:
– Я сотру эту улыбочку с твоей хари!.. Не сегодня, но сотру.
Меня трясло от непонятной ярости, хотя в этом отражении, возможно, ничего зловещего: могло же быть просто неким подвидом искусства, игры, поэзии или новым течением живописи? Хотя, с другой стороны, даже безобидные компьютерные технологии, предназначенные для развлечений, приспособили же для недобрых дел?
– А теперь, – велел я властно, – отправляйся, урод, в постель. И спи, пока не изволю соизволить проснуться и восхотеть побриться.
Лег, укрылся одеялом, последней мыслью было недоумение: все мы знаем с детства, что такое кривое зеркало в парке аттракционов, но… не настолько же?
Кривое зеркало, повторил я твердо. Всего лишь кривое зеркало.
С этой спасительной мыслью уснул.
Ночка была еще та: после Санегерийи прилетал ее сынок, повеселились и побегали по замку, потом я разговаривал с гоблинами, троллями, домовыми – все это населяет замок с древнейших времен, это они, оказываются, хозяева, а я так, нечто временное, сколько таких приходило с мечами, а еще раньше приходили с булавами, до них же являлись с такими вот странного вида топорами, пойдемте, покажем…