Ричард Длинные Руки – гауграф
Шрифт:
Асмер и в седле постоянно двигался, оглядывался, улыбался, подмигивал, двигал бровями, руки его ощупывали пояс, карманы, а на далекий горизонт он посматривал с таким видом, словно и его готовился ощупать, подправить линию, где портит горный хребет, заодно смахнуть с неба неряшливых птиц и по-другому расставить облака.
Я напомнил себе, что здесь нет Интернета, где из шести миллиардов двуногих могу для общения выбрать самых совпадающих с моим характером и вкусами, здесь лопай что дают, а не хочешь – подыхай, потому зажал сердце в кулак и заставил коня догнать Бернарда. Тот не обращал
Рыцарь в их отряде только один, но Бернард, Асмер, Рудольф едут с достоинством благородных лордов. В то же время сэр Ланзерот не гнушается сам седлать своего коня, осматривать ему копыта. Похоже, вообще не разделяет работу на благородную и простолюдную, если дело касается коня или оружия.
Я украдкой всматривался в их посадку, копировал манеру держать поводья левой рукой, чтобы правая была всегда возле рукояти оружия. Меча не дали, даже боевой топор не доверили, но Бернард вручил кинжал из сырого железа, и я кое-как прицепил к поясу. Пальцы то и дело сами щупают рифленую головку, по телу странная сладкая дрожь.
Повозка двигается, похожая на просторный курятник, поставленный на четыре огромных колеса. Я вообще-то впервые вижу повозку с дощатыми стенками. У нас телеги и подводы… да что там подводы – даже зимние сани и то открыты при любом морозе, а что уж говорить о телегах! Это иногда в фильмах-вестернах видим фургоны, крытые полотном, похожие на передвижные парники, но там легкая ткань, а здесь чуть ли не прототип ленинского броневика…
Настоящий сарай на колесах, даже дверца обычная, сарайная, только ручка деревянная, все-таки железо в этом мире – признак роскоши… За повозкой – четверо коней, так называемые заводные.
Впереди дорога расширилась, деревья ушли далеко в стороны. Я заставил коня догнать головную группу. Да, с конем освоился, это проще, чем водить машину. Правда, машины у меня нет и не было, но друзья давали покрутить руль, и это получалось. Что еще? Я вообще-то ростом даже ниже среднего, но здесь почему-то чувствую себя почти гигантом. Правда, если учесть, что рыцарские доспехи самых видных ричардов с львиными сердцами налезают сейчас разве что на десятилетних подростков, то понятно, что общая акселерация в последние сто лет сыграла в мою пользу. При всей анемичности я все же покрепче большинства жителей этого мира, не знавшего витаминов и джинтропина.
И уже начинаю догадываться, что уроки физкультуры в детском садике, в школе и два года армии тоже что-то дают.
И тут меня пронзила судорога, а волосы встали дыбом. Да, но по небу тогда неслась чудовищная мышь с кожистыми крыльями метра три в размахе! Ни в каком Средневековье не было таких тварей. А ей хоть и удивились, но лишь потому, что не туда залетела или не при той погоде. Какое-то странное Средневековье. О нем ничего ни в старых летописях, ни в пыльных
Я тогда воткнул вилы в брюхо совершенно инстинктивно. Ну как бы бросил палку или камень в бегущую за испуганной девушкой собаку. И так же на рефлексах оглоблей защищал ее… Девушку, а не собаку, от вооруженных всадников. И хотя в своем мире вряд ли рискнул бы задраться даже с одним сопляком, все они обкуренные и нанюханные, ничего не понимают и ничего не страшатся, но здесь все так необычно, что и я, типичный конформист двадцать первого века, вел себя необычно. Вернее, обычно для этого мира.
Я решился оторвать руку от повода, пальцы легонько коснулись шеи коня.
– Я тебя люблю, – прошептал я на всякий случай. – Ты сильный и красивый…
«Не конь, – мелькнула опасливая мысль, – а настоящий зверь». Мышцы перекатываются под гладкой кожей, как валуны, шея толстая, ноги тоже толстые, но все перевито жилами, а грудь широка, как у самого могучего быка. Это для коров в этом мире нет селекции, ведь коровы принадлежат простолюдинам, а вот коней разводят, похоже, в особых собачьих питомниках. Или конятниках. И скрещивают только медалистов с медалистами.
Дорожка вилась по лесу, ей спешить некуда, волы тащатся неспешно, уверенно, спокойно. Я начал успокаиваться, хотя череп раскалился от попыток уложить все в нужные ниши. Понять ничего не понял, зато постепенно ощутил, что сижу на коне почти так же гордо и с достоинством, как остальные. Правда, конь идет шагом.
Ланзерот в седле держится как вбитый в седло столб из серебра, а вот Бернард и Рудольф слегка покачиваются, как моряки на палубе, даже не замечая движения мускулов своих тел. От Бернарда донеслось размеренное:
– И все-таки можно радоваться. Да-да, радоваться… Даже ликовать.
– Чему? – спросило красное рыжее лохматое чудовище по имени Рудольф.
– Ты же видишь, под ноги лезет всякая шваль.
Бернард сказал угрюмо:
– Пока что.
– Пока что, – согласился Рудольф. – Потом, конечно, пошлют противников посильнее. Может быть, уже послали. Так что сегодня еще можете спать, как спят в этом сонном королевстве. Но уже завтра надо держать нос по ветру.
– Завтра еще рано, – возразил Бернард.
– Ну, послезавтра, – согласился Рудольф таким низким голосом, что я ощутил инфразвуковой удар в барабанные перепонки.
Глава 4
Деревья ушли за спину, мы выехали на простор. Я даже откинулся в седле. Изумрудно-зеленый мир, иссиня-синий и оранжевый всех оттенков – он раскинулся во всей первозданной красе: необъятный и сверкающий. Чистый, нетронутый. Такого я никогда не видел в родной Москве, когда пару раз выезжал «на природу» с собутыльниками, и впечатление осталось прегадостнейшее. В лесах загажено, под кустами целлофановые пакеты, баночки из-под пива, кока-колы, серые клочья газеты, обглоданные кости и вообще всякая дрянь, что способен оставить только человек. И даже когда мы из леса выезжали на так называемый простор, то и там серо и гадко, а огромные ревущие самосвалы вываливают мусор прямо на ровную землю, откуда ветер растаскивает по всему полю…