Ричард Длинные Руки – гроссфюрст
Шрифт:
Мои ладони снова принялись щупать и поглаживать раму, передавая ей свое тепло и получая часть обратно. После долгого ожидания ветви качнулись, я отчетливо видел, как их колышет ветер, затем снова застыли, но теперь я сцепил зубы и с колотящимся от возбуждения сердцем принялся тереть раму, как Аладдин медную лампу.
Ветви начали покачиваться, затрепетали листочки, я прислушивался и уловил их шелест. Женщина продолжала с той же застывшей улыбкой рассматривать меня, я вздрогнул с головы до ног, когда в ее взгляде появилось нечто новое,
С колотящимся сердцем я жадно рассматривал полные жизни и любопытства глаза, блестящие, с коричневой радужкой, красиво вырезанный нос, слегка приподнятый, изумительно точно очерченные губы и небольшую россыпь веснушек на щеках, что недопустимо для леди.
Она в самом деле смотрит большими удивленными глазами, во рту у меня мгновенно пересохло. Сердце рвется из груди и требует отодвинуться, от женщин вообще ничего хорошего нельзя ждать политику, но… какая женщина!
— Класс, — прошептал я и не узнал своего хриплого голоса, — это же надо… так… ты как живая…
Я протянул руку, кончики пальцев коснулись холста, или же это поверхность чего-то посложнее, ощутилось легкое покалывание. Непроизвольно дернул рукой, изображение неожиданно резво поплыло в сторону, женщина оказалась наполовину за рамой, а с другой стороны открылся вид на зеленый луг, за ним лес и коричневый холм.
Сердце вот-вот разорвется, я осторожно повел пальцами дальше, изображение легко прокручивается, но дальше разные виды, а из меня неважный натурщик, уже осторожнее потащил бесконечную картинку обратно, пока в рамке не оказалась та озорная девушка с веснушками вокруг вздернутого носа.
На этот раз мне почудилось, что она чуть улыбнулась. Я проговорил с напряжением в голосе:
— Ты… как?
Она не ответила, но во взгляде я увидел интерес, а губы дрогнули в поощрительной улыбке.
— А как тебя зовут?
Ее лицо чуть изменилось, мне послышался ответ, я невольно переспросил:
— Как-как?
От портрета донесся слабый голосок:
— Кри…
Ее глаза в самом деле смотрят на меня, даже голову повернула чуть-чуть, а сам портрет словно бы обрел добавочную объемность. Я отступил, сердце колотится, кровь ударила в голову.
— Кри?..
— Кри, — донесся нежный голос.
— Это же надо, — прохрипел я, — ага, Кри… А полностью?
На этот раз она повернула голову и смотрела на меня уже не краем глаза, а прямо в мое лицо. Мне казалось, что надолго застыла, словно снова умерла, затем голосок прозвучал снова:
— Крис.
Я перевел дыхание, сердце едва не выпрыгнет, страшно и жутко, я уже видел на гобеленах вытканные картины битв, где цветные человечки дерутся на мечах и копьях, не должен бы вот так, но все равно…
— Ну да, — сказал я трясущимися губами, — понятно, дериватное сокращение и аффиксальное словопроизводство. То есть ты… Кристина, да?.. А Кристина — дериват от Кристианида. Эх, досокращаемся как-нибудь до полной наготы, что вообще-то для кого-то и весьма заманчиво… Кри, а ты кто?
Она долго молчала, что-то там происходит, надолго замирает, наконец снова посмотрела на меня, губы чуть шелохнулись, но ни слова я не услышал.
— Что, — спросил я, — ты помнишь?
Она посмотрела на меня в удивлении.
— Солнце… море… гидреты… айрспиды… всегда весело…
— Это хорошо, — сказал я, — когда все весело. Тебе там как?.. Может быть, сойдешь? У меня тут конфеты, сладости, кофе, пирожные…
Она произнесла ровным голосом:
— Нет.
— Не можешь? — спросил я без сожаления. — Или нельзя?
Она подумала, снова лицо и все изображение застыли, наконец произнесла тихо:
— Нехорошо.
Сердце мое заколотилось так, что в ушах загремели барабаны.
— Хорошо! — ответил я убежденно. — Что старая мораль понимает?.. Мы, молодые, лучше знаем, что есть хорошо!.. А они достают нас своим занудством, правилами, обычаями, всегда знают, как надо, а почему надо именно так, как хотят они? Мы — новое поколение, мы лучше знаем!.. Разве не так?
Ее глазки заблестели, она произнесла нерешительно:
— Так…
— Тогда сойди, — предложил я. — Мы съедим эти пирожные, и ты снова вернешься на свое место. Никто не узнает!
Она подумала, судя по ее виду, затем чуть покачала головой.
— Нет.
— Но ты же можешь, — сказал я убеждающее, — ты можешь?
— Нельзя, — ответила она, — а вдруг ты моргул?
— Нет, — заверил я клятвенно, — я точно не моргул. Если совсем уж точно, я даже не знаю, что это. Или кто это.
Она недоверчиво улыбнулась.
— Откуда я знаю, что тебе можно верить?
Я встал перед портретом.
— Разве по моему честному лицу не видно, что я не этот самый, который?
Она ответила резонно:
— Я их не видела.
В дверь заглянул сэр Вайтхолд, поклонился, сказал торопливо:
— Ваша светлость, люди сэра Климента отыскали две бригады каменщиков в соседнем поселке.
— Хорошая новость, — сказал я обрадованно. — К работе приставил?
— Сразу же! — сказал он. — Вот только платить им, или же пусть радуются, что живы?
— Пусть радуются, — сказал я, — что живы, но платить будем.
Он кивнул и пропал за дверью. Я вернулся к работе, но теперь время от времени поглядывал на нее. Она наблюдала за мной тоже, сэр Вайтхолд появлялся часто, подавал бумаги, докладывал о событиях, на портрет не обращал ни малейшего внимания, но Кри, как я понял, внимательно наблюдает за нами то ли из простого любопытства, то ли старается понять, в самом ли деле я не моргул.
На обед времени не хватило, я не стал затруднять сэра Вайтхолда такими пустяками, чтобы кто-то принес мне прямо в кабинет, слуги разбежались, а воинов и так недостает, создал сыра и кусок пирога, быстро сожрал и запил двумя чашками крепкого кофе.