Ричард Длинные Руки — гроссфюрст
Шрифт:
— Не в имени, — повторил я раздельно. — А в чем, сами разбирайтесь. Что вам, сэр Вайтхолд, все время что-то непристойное чудится? Вот захватим их город, сами прочувствуете, в чем. Так что вы хотите, леди Барбаретта?
Она сказала с некоторым вызовом:
— Ваша светлость, мы не можем принести присягу, мы уже связаны ею с нашим законным королем!
Я грозно нахмурился.
— Леди, я демократ, считаю людей равными перед Господом, потому не буду делать вам поблажки, как слабой и тупой женщине, вы не слабая и не тупая, это видно, я такой,
Она сказала резко:
— Из гуманности.
Я изумился.
— Я похож на гуманиста?.. Правда? Ну, пусть даже вы проницательно рассмотрели мою глубинную суть, задавленную мирскими обстоятельствами… но грубые законы войны, леди! Надо выбирать, я или меня… При всем своем врожденном гуманизме я не обязательно дурак, я такой же прагматик, как и Его Величество Гиллеберд, к которому питаю величайшее уважение и даже вроде бы почтение, как к достойному противнику, который научил меня плевать на все, что думает иначе. Он бы пропустил обоз во вражеский лагерь?
Она сказала быстро:
— Вы можете приехать и убедиться, в нашем городе нет войск!
— А что там?
— Только мастерские, — заверила она, — кожевенные, дубильные, красильни, шорники… Еще целая улица бронников, а так только жилые дома, где живут ремесленники, ничего больше!
— Как насчет оружейников?
— Три цеха…
Я подумал, кивнул сэру Каспару.
— Три цеха — это хорошо. Возьмите небольшой отряд для личной безопасности и езжайте с этими отцами города. Пусть остаются верными Гиллеберду, идеология ничто перед экономическим давлением, но если поимеем какую-то пользу от их мастерских, то… посмотрим, посмотрим. Может быть, и пропустим. Если в городе будут наши люди.
Она отшатнулась.
— Что-о?.. Сдать вам город?
— Нет, — заверил я, — город останется вашим. Но мы можем заключить временное перемирие. Ну как после битвы, когда на поле сражения те и другие собирают раненых, в это время нельзя обнажать оружие, а обязаны даже помогать друг другу.
Она готовилась возражать, урожденная Рориконская, владеет замком Фармотье, аристократка, как не возражать, возражать надо, однако глава городского совета, что явно поднялся из простолюдинов, сказал быстро:
— Ваша светлость!
— Да?
Он поклонился:
— Мы принимаем условия перемирия!
— Вот и отлично, — заверил я. — Политика политикой, а экономика экономикой, верно?
Он посмотрел на меня, на леди Барбаретту, вздохнул. Я вскочил в седло, Пес взыграл и ринулся к воротам. Сэр Вайтхолд ухватил Зайчика под уздцы и, демонстрируя бодрость и сноровку, бегом провел нас до самых ворот королевского сада.
— А город, — сказал он вдруг, совсем не запыхавшись, — все-таки надо захватить… Теперь я в этом уверен. Она что, правит одна?..
— В отсутствие
— Такова наша судьба, — согласился сэр Вайтхолд.
— Потому, — объяснил я очевидное, — так часто видим женщин во главе хозяйства.
Зайчик вырвался за ворота, как стриж на волю из тесной клетки, грива стелется по ветру, пышный хвост горизонтально земле. Свежий ветер ударил в лицо, а впереди нас понесся тугой ком из крепких жил и мускулов, заскользил над землей, как тень орла, помчался изо всех сил, стараясь оторваться от нас, чтобы потом хвастаться победой.
Зайчик норовил напрямик, кому нужны эти смешные извилистые дороги, но я придержал, сказал наставительно, что если хотим понять этих глупых существ, что воюют против нас, таких замечательных, то должны и ходить их тропами…
Он негодующе фыркнул, я пояснил терпеливо, что это знание для того, чтобы на их тропах ставить им ловушки и засады, а зачем еще? Это он понял, одобрительно фыркнул.
Пес мчится впереди, скорость на этот раз всего лишь карьерная, для кого-то это предел, для нас чуть ли не шагом, дважды проскакивали мимо сел, а один раз пришлось сбросить скорость, чтобы не затоптать крестьян посреди поля.
Вооруженные вилами, косами и дрекольем, они азартно галдели и тыкали в сторону соседнего поля пальцами.
Я остановил коня, спросил державно:
— Из-за чего, а?.. А как это понимать?
Ко мне повернулись, лица посветлели, в глазах надежда, вряд ли кто знает, кто на кого напал и с кем война, просто видят рыцаря на коне, а рыцари — это защитники, для того они и учатся владеть оружием, а не пахать и сеять.
— Ваша милость, — загалдели вразнобой, — вон тама вепрь лютый прибёг снова!.. Поля топчет, жрет, гадит, землю роет… Не столько сожрет, как вытопчет…
— А еще он, — выкрикнул кто-то из дальних рядов, — катается!
— Как это катается? — изумился я.
— А так, — объяснили мне, — с боку на бок, когда совсем уже обожрется! Только что песни не поет.
— Веселый у вас вепрь, — согласился я. — И чего вы его не?..
Мне закричали снова хором, но вразнобой:
— Дык он здоровенный, как бык!.. Шкура толстая, убить никак, сети рвет, ловчие ямы чувствует, не попадается!.. А всех, кто выходит с оружием, покалечит, ваша милость!
Я огляделся с седла.
— Где он, говорите?
Все начали тыкать пальцами в сторону поля, где в самом деле высокая пшеница полегла длинными полосами.
— Вон там эта сволочь, ваша милость!
Я сказал бодро:
— От нас не уйдет. Бобик, ищи, но в драку не лезь. Сейчас посмотрим, что у вас тут за поросенок резвится…
Мужики заволновались, один выкрикнул с надрывом:
— Да уж, ваша милость, защитите нас!..
— Смилуйтесь! — прокричал другой.
— Мы ж платим налоги, — крикнул третий о самом главном.