Ричард Длинные Руки – император

Орловский Гай Юлий

Меня догнала Боудеррия, спросила непривычно мягким и почти вздрагивающим голосом:

— Ваше величество, как они… создали такое?

— Не знаю, — ответил я честно. — Может быть, само выросло..

Она вытаращила глаза.

— Это что за земли, где такое растет?

— Далекие, — ответил я. — Весьма далекие. А так что удивительного? Деревья же растут?

— То деревья…

— Я слышал, — сказал я, — растут и горы. Там, где были моря, теперь горы… или что-то еще малопотребное, как женские серьги.

Мы

все время поднимаемся, по моим прикидкам, сейчас уже на полмили над поверхностью земли, а конца дороги не видно. Еще одна странность: не чувствуется, что идем по винтовой дороге, а все время вроде бы прем в одну сторону.

Проходы между залами, которые я не решаюсь назвать залами, но называю, словно прорыты гигантскими червями. Впечатление такое, что мы в недрах горы, испещренной пещерами. И странная мысль, что это в самом деле гора, что встала на путь самосовершенствования, обрела некое примитивное сознание, перестраивает структуру камня на атомарном уровне, но пока не понимает, что можно еще, и охотно стала служить не филигонам, намного более продвинутым существам, как вон Бобик радостно служит мне…

Альбрехт уже перевел дыхание, по крайней мере не слышу надсадных хрипов в легких, повернулся в мою сторону. Лицо измученное, похудевшее от потери воды, но глаза блестят восторгом.

— Мы им задали жару, ваше величество?

— И еще зададим, — пообещал я.

— Дай-то Бог!

— Бог за нас, — напомнил я, — так не все ли равно, кто против?

Впереди посреди пещеры нечто вроде тыквы размером с двухэтажный дом, но с узкими прорезями. Я всмотрелся в одну, сердце затрепетало: звездное небо, однако не то, что видишь с земли, когда свет звезд, преломляясь в атмосфере, выглядит лучистым и почти ласковым, а холодное мертвое и бесконечное пространство с едва заметной россыпью звезд незнакомой части космоса.

— Ваше величество! — воскликнула радом Боудеррия.

Я вздрогнул.

— Что?

— Нет-нет, — заверил она, — просто вы так резко побледнели… Нас ждет что-то ужасное?

Я собрался с силами, отрезал надменно:

— Мало ли что нас ждет!.. Оно не знает, чего его ждет от нас!

Она вздохнул с облегчением.

— Слава богу, вы пришли в себя. Снова такой же наглый и уверенный.

— Я король, — напомнил я, — у королей это уже величие, а не эта ваша наглость. Не отставайте, дама!

— Я не дама, — отрезала она, — а леди!

— Видал я таких ладей, — пробормотал я. — Давай свернем к той щели… Там оторвемся от погони, она наверняка будет, переведем дух.

Она прислушалась, с той стороны доносится сухой грохот, больше никаких отличий от этого зала.

Она спросила саркастически:

— Вы знаете, что там?

— Нет, — ответил я честно. — Но там сильный шум, а филигоны шума не переносят.

Она сказала с сомнением:

— А вы в самом деле умное ваше величество.

— Знаю, — ответил я скромно.

— А почему, — спросила она, — филигоны не прекратят шум в своем корабле?

— Не знаю, — ответил я. — Возможно, это не их корабль.

— Ваше величество?

— А вдруг Маркус летает сам по себе? — предположил я. — А филигонам подчиняется в каких-то… рамках? Или этот шум от работы его, скажем, желудка.

Норберт произнес с уважением:

— Или это бьется его сердце.

— Скорее, — сказал Альбрехт авторитетно, — похоже на грохот крови в висках.

Я поднялся, взял меч.

— Сейчас все узнаем. Не рассыпаться, держаться компактно.

Альбрехт сказал тихонько:

— Это мне чудится или слышу дьявольский хохот?

— Чудится, — заверил я, хотя звуки, похожие на хохот, услышал еще раньше. — Хохот присущ только человеку. Особенно злобный.

— Злобный, — согласился он, — да. Звери не хохочут. Хотя улыбаются. Насмешливо так. Как мой конь — всегда надувает пузо, когда затягиваю подпругу…

— А вы его кулаком в пузо, — посоветовал Норберт.

— Обижается, — ответил Альбрехт со вздохом. — Хотя да, приходится напоминать, кто из нас человек, а кто лошадь.

В какой-то момент Сигизмунд догнал, сказал почтительно:

— Ваше величество… позвольте?

— Смотря что, — ответил я, — хотя ты и вроде бы и не слишком наглый, но моя должность предрасполагает к недоверчивости. Доверчивый король — уже не король.

Он застенчиво улыбнулся.

— Позвольте сейчас пойти впереди. Я чую некую недобрую эманацию. Вы ничего не ощущаете?

Я прислушался, сказал в недоумении:

— Нет. А что, запах или флюиды…

— Скорее, — сказал он, — флюиды, хотя и не флюиды, я же не знаю, что это. А может, и флюиды, вам виднее, вы же король, ваше величество! Вам сверху виднее. Но вряд ли флюиды, слишком уж необычное…

— Необычность, — пророкотал Тамплиер, — означает прежде всего опасность.

— Сэр Тамплиер, — сказал я, — идите направо, а вы, сэр Альбрехт, налево, у вас такая репутация. Если что, кричите громче.

Альбрехт кивнул, ничуть не обидевшись за репутацию, для мужчины это даже предмет гордости.

— Да, конечно. Если успею.

Он ушел вперед в сторону тьмы и растворился в ней почти без звука.

Глава 18

Зов пришел от Альбрехта, а когда мы прибежали, обнаружили его стоящим на краю пещеры, где с самым обалделым видом то поднимает голову к темному своду, то опускает к полу. Тот, уже привычно бугристый и неровный, шевелится, негромко потрескивает.

Массивные глыбы камня отламываются, поднимаются и, оторвавшись от пола, стремительно уносятся вверх во тьму, оттуда доносятся глухие удары.