Ричард Длинные Руки – король-консорт
Шрифт:
Он раскрыл рот.
– Так как… жечь или не жечь?
– Жечь, – сказал я твердо. – Которые не сумели спрятаться. А кто поумнее, тот сумел, эти, как понимаешь, еще умнее. Их и будем переориентировать с бунта и непродуктивного мятежа на продуктивное сотрудничество с властью в моем исполненном благородства и внутреннего величия лице.
– А-а-а, – сказал он, – тогда понятно.
Интонация мне как-то показалась не той, переспросил с подозрением:
– Что понятно?
– Ничего, – ответил он честно и посмотрел
– Вообще-то, да, – согласился я скромно, – а еще и гениальный.
– Оно точно, – подтвердил он. – Я как погляжу, так и понимаю!
Смотрит с таким восторгом, что язык не повернется назвать дураком, потому что всем хорошо известно, что все, кому не нравимся, – дураки набитые, а кто от нас в восторге… тот, понятно, и сам умен, проницателен…
Ворота открыли, едва завидели нас, старший из стражей крикнул обеспокоенно:
– Вас целый день не было, старый лорд беспокоится!
Я оглянулся на Франка, он уже прикрыл корень плащом и делает вид, что погулять выходили, бабочек смотрели.
– Это мы аппетит нагуливали, – объяснил я.
Он хмуро ухмыльнулся.
– К обеду опоздали, теперь ждите ужина. Но вообще-то на кухне что-то да осталось, раз ваша собачка была с вами… Эх, опоздали!
Бобик, миновав линию ворот, пошел стремительными скачками и моментально исчез.
Я сказал Франку:
– Ничего, в моей комнате немного осталось. Пойдем, угощу.
Я быстро накрыл стол, не мудрствуя слишком, но все равно приятно смотреть на вытаращенные глаза и открытый рот при виде изобилия бесподобно приготовленного мяса, а когда попробовал вина, так и вообще сказал завистливо, что хорошо бы побыть старым лордом хотя бы сутки.
– А там можно и в ад, – закончил он неожиданно.
– Это зачем же? – спросил я.
Он поднял кубок ко рту и посмотрел на меня поверх края.
– Ваше Высочество, вас же не пугает?.. А за колдовство туда непременно, как говорит священник.
– Все верно, – согласился я, – но Господь всегда дает возможность загладить вину, исправиться, искупить… К примеру, какой бы плохой проступок ты не совершил, все равно ангелы ждут сто восемьдесят часов, давая тебе время осознать и постараться исправить содеянное. И если ты успеваешь, то твой грех вообще не заносится в список.
Он посмотрел на меня пристально.
– Кажется, догадываюсь… Но сто восемьдесят часов уже прошли… или пройдут после того, как вы спустились в склеп.
Я насторожился.
– А почему я должен спускаться?
– Двери открылись вам, – ответил он. – Я знаю, все об этом только и говорят. А раз открылись, вы все равно не утерпите… И либо ведьма вас, либо вы ее, но в любом случае на небесах вам засчитается победа.
– Но я же не успел…
– Да, – согласился он, – уж как пить дать, все запишут. Но потом можно и зачеркнуть! А сверху надписать, что для искупления сделано то-то и то-то.
Я криво усмехнулся.
– Хорошо рассуждаешь. Будто и не солдат.
– Я не родился солдатом, – ответил он мирно. – Просто как-то понял однажды, что можно жить не так тяжко, как получалось. И если опуститься до простого солдата, то в чем-то жить будет легче… В общем, какая-то помощь нужна?
Я пожал плечами.
– Вряд ли. Я сам не знаю, что будет.
Небо в страшных черных тучах, рваных и в зловеще ярких ямах, через которые пугающе пристально смотрит луна.
Я поежился, Франк ввалился в мои покои довольный, от него пахнет не только вином, но и ладаном, сказал с подъемом:
– Отец Коклепий клянется, что знает, как правильно нарисовать пентаграмму и как расставить свечи!
– Клясться нехорошо, – укорил я. – В самом деле клялся?
– Нет, но почти, – сказал он. – В общем, помогать отказался, но я запомнил все из того, что не забыл. А если что и перепутал, то стоит ли обращать внимание не мелочи?
– Правильно, – одобрил я нервно, – мелочиться – не по-мужски. Пойдем в склеп, пока не забыл остальное.
Перед дверью я притормозил, вдруг пропустит только меня, Франк вообще задержал дыхание, а когда я открыл дверь, собрался с силами и прыгнул с такой скоростью, что в самом деле могло бы не успеть перехватить.
Он упал, перекатился через голову и вскочил достаточно красиво, хотя и оглянулся испуганно, будто дверь могла незаметно отхватить у него что-то очень важное.
– Слава… сэр Ричард, а здесь можно упоминать имя Господа?
– Можно, можно…
Он огляделся с расширенными глазами.
– Боже, как строили, как строили…
– Ничего особенного, – сказал я, – давай рисуй, Микеланджело.
– Какой еще Микель, – сказал он обидчиво. – Щас свечи так расставлю, что никакой Микель не сумеет. И чтоб линии ровнее… Или сперва линии, не помню… Ладно, потом переправлю.
Свечей он принес не меньше трех дюжин и все расставил на полу. Пока я рылся в памяти, стараясь отыскать подходящую по случаю молитву, он ползал на коленях с зажженной свечой и зажигал от нее остальные.
– Вот, – сказал он наконец и поднялся, – готово, святой сэр паладин!
Я оглянулся.
– А где пентаграмма?
Он вздохнул.
– А может, без нее обойдетесь?
– Может, – ответил я, – но раз пришел, рисуй. А я критиковать буду.
Он проследил за моим взглядом, горящие на полу свечи выглядят страшновато, и наши лица, подсвеченные снизу, кажутся мордами чудовищ.
На какой-то миг мне даже почудилось, что это не то души, не то горящие свечи в руках мертвецов, зрелище отвратительное, пугающее и страшное.
– Полагаете, отпугнет?
– Вряд ли, – признался я, – просто не люблю темноту.