Ричард Длинные Руки – король-консорт
Шрифт:
– Ну зачем? – сказал я почти не дрожащим голосом. – Мы же разумные люди. Мне тоже, если подумать, лет тысяча… в смысле, мы оба из других эпох, что на тысячи лет отстоят…
Быстро и страшно вспыхнул багровый огонь вокруг очерченного на полу круга, в который заключена пентаграмма, лохматое пламя с ревом накинулось на незримую стену, и я с ужасом увидел, что стена начала медленно подаваться, и затем раздался хрустальный звон, и на пол посыпались осколки этой стены, что при исчезновении обрела материальную форму.
– Графиня, – крикнул я в страхе,
Огонь вокруг меня полыхает зловеще-багровый, все помещение как в аду, свечи исчезли, стены тоже красные, а наши угольно-черные тени прыгают и словно дерутся сами по себе.
Она протянула мне руку тем призывным жестом, от которого не посмеет отказаться ни один мужчина, даже если напуган, подобно мне, и я понял обреченно, что между нами уже нет никакой защитной стены…
Медленно, словно борясь с собой, я поднял руку, ноги как деревянные, она улыбнулась победно.
Наши ладони встретились, я успел увидеть на ее лице выражение, какое видел только у своего ручного богомола, когда тот поймал кузнечика и собирался сожрать.
Ее лицо тут же дико исказилось, она вскрикнула, в агонии закидывая голову, попыталась выдернуть руку. Я держал крепко, сжимая в настоящем мужском рукопожатии, пусть она и леди, даже графиня голубых кровей, сейчас даже поцеловать могу, я такой, наглею быстро, а она кричала все страшнее, ее тело забилось в судорогах, начала опускаться на пол, затем взвилась в воздух, но я не отпускал, и она, дернувшись пару раз, не смогла освободиться и рухнула вниз.
От кисти по моему телу побежал багровый огонь, я сцепил зубы и приготовился терпеть, потом подлечусь, однако пламя почти не жгло, зато белоснежная рубашка графини вспыхнула и сгорела, как бумага, тут же загорелась ее кожа.
Я сцепил челюсти и смотрел, как очень быстро плавится ее плоть, и капает на пол, как воск красного цвета. Только кости еще держатся, хотя истончаются на глазах.
Когда рука отломилась в локте, я наконец разжал пальцы. Тонкие косточки ссыпались на пол, на моей ладони остался гореть золотом крохотный крестик, подаренный аббатом Бенедерием.
Он даже не разогрелся, но я вернул его в карман с той осторожностью, будто прожжет там все, пусть даже дважды спас мне шкуру, но инстинктивно не доверяю ни магии, ни святости.
Прекрасная графиня Карелла Вопрошающая, урожденная фон Кенигсегг-Аулендорф, рассыпалась на чистейшие белые перья, словно их обронил ангел. На полу образовалась целая гора, однако тут же осела, рассыпалась в мелкую серебристую пыль, а та заискрилась печально и медленно исчезла.
Вокруг меня все еще полыхал огонь, быстро опускаясь к полу, воздух нагрелся так, что едва не начали трещать волосы.
Я побаивался, что вот-вот вспыхнет одежда, непристойно будет возвращаться голым и с пятнами копоти по всему телу. Если кто-то увидит, на тему консорта и консортизма добавится шуточек, однако огонь погас, не оставив следа. Непростой, значит, огонь.
Молитвенник так и остался нераскрытым на краю каменной плиты у гроба. Я посмотрел на него с укором, сунул под мышку и быстро пошел к двери.
Она оставалась неподвижной, я толкнул ее ногой, заскрипело надсадно, пришлось пнуть еще. Дверь так и осталась распахнутой, я оглянулся уже со ступенек, внизу полное запустение и такое ощущение, что дверь эта так и стоит сотни лет.
За всю дорогу обратно никого не встретил, что и понятно, охраняется только периметр, дверь своей комнаты открыл тихохонько, задерживая дыхание.
Бобик приподнял голову, оглядел меня с головы до ног, хотя вообще-то у него главное запаховое зрение, еще в коридоре меня увидел, а глаза у него так, для контроля.
– Спи-спи, – велел я шепотом.
Он уронил голову на пол и послушно заснул. У меня мелькнула мысль, что надо бы его было взять с собой… хотя нет, графиня – не монстр, в разборки между людьми я вмешиваться не разрешаю, только с чудовищами, да и то, если мне грозит большая беда.
– Спи, – повторил я.
Леди Карентинна раскинулась в невинной и блаженной наготе, дыхание ровное, румянец на всю щеку, крепенькая и здоровенькая настолько, что можно принять за крестьяночку, выросшую на свежем молоке и физической работе.
Я хотел бросить молитвенник на стол еще от порога, но не рискнул разбудить леди Карентинну, пришлось обойти спящего Бобика и отнести к столу, где и положил бережно, без стука.
Машинально открыл, удивился, есть даже иллюстрации, в прошлый раз их не заметил, хотя довольно детские, в древние времена еще не открыли перспективу, все нагромождено, однако смысл рисунка уловить можно.
Я снова захлопнул, потыкал кончиком пальца в цветные камешки и едва не выронил книгу: очень быстро начала тяжелеть, заметно увеличилась в размерах.
Ноги сами отодвинули меня от стола, будто там рванет, но книга лишь стала вдвое крупнее, от нее пошел золотой свет, послышался легкий хрустальный звон, словно частички света звучат, ударяясь одна о другую.
Осторожно открыл, на титульном листе буквы вспыхнули и, передвинувшись, застыли на новом месте.
Со стороны ложа донесся протяжный вздох. Карентинна повернулась в мою сторону, но глаза еще не открыла, широко зевнула, как умеют только младенцы, когда рот на пол-лица, плямкнула губами.
Я наблюдал с интересом, наконец она распахнула глазищи, всмотрелась в меня с недоумением.
– Что… уже утро?
Я взглянул в ее невинные глаза и промолчал. Если станет известно родителям, где провела эту ночь, а это когда-то да всплывет, то есть две веские причины, почему ей не достанется порка: во-первых, сбегала не к красавцу конюху, а к принцу, а во-вторых, Ротильду не любят за ее крутой нрав и неженскую жажду самой рулить королевством и всегда рады хоть в чем-то бросить в нее камешек. А дать возможность ее мужу нарушить верность – это же такая сладкая возможность язвить хотя б в кругу своей семьи!