Ричард Длинные Руки – курпринц
Шрифт:
Лицо все так же совершенно, как и при нашей первой встрече, губы полные и алые, красиво и подчеркнуто чувственно вывернуты.
Я засмотрелся на ее остроконечные уши с теми же массивными серьгами в мочках, а она повернулась ко мне, в ее взгляде абсолютно никакого интереса, но в позе читается, что чего-то ждет.
Я выпятил грудь и сказал властно:
— Ну, что на этот раз будет предложено мардоргу?
Она произнесла вопросительно:
— Что вам угодно?
— Я мардорг не капризный, — сказал я, — ничего особенного, а так… обычный набор услуг! Я
Она произнесла без выражения:
— Подзаправиться?.. Это как?
Я сказал в затруднении:
— Мне нужно быть в хорошем состоянии… ну, моему телу, одежде и духу. Ты ведь знаешь, как это делается.
Она ответила все так же без выражения прекрасным чистым голосом, как не может говорить ни один человек, но хотел бы так говорить всякий:
— Я все сделаю, мардорг.
— И еще, — сказал я, — я тут поистрепался в дороге… Одежда моя и все на мне тоже весьма устало и хочет есть. И восстановить силы. Ну, ты поняло…
На ее личике ничего не отразилось, может, и в самом деле поняло, хотя кто знает как, вдруг да решит просто прибить поистрепавшегося и заменить новым, чего только в наших культурах не было. Хотя, конечно, до демократии еще никто не додумывался, если не считать греков, но там у каждого демократа было как минимум по два раба.
Она принесла еду, а я смотрел на ее безукоризненное лицо и почти с ужасом думал, что я вот, возможно, на краю величайшей разгадки нашей вселенной, а сижу и жру, а мысли заняты тем, как десятидневный отдых сократить до недели, а то и до пяти дней, это дало бы нам огромные преимущества, ибо тот, кто двигается быстрее, выигрывает в войнах…
До чего же из-за этой обыденности мы становимся равнодушными к окружающим нас чудесам! Да и понятно, когда речь о выживаемости, не до изучения чудес.
Клянусь, сказал я себе мрачно, вот прямо с сегодняшнего дня начну составлять карту этих мест, чтобы потом как-нибудь вернуться и как следует порыться, как курица, что разбрасывает целый холм в надежде найти червячка.
После обеда я, не вставая из-за стола, посмотрел в далекий арочный проем, что ведет в соседний зал. Тот еще роскошно-помпезнее, словно у дорвавшегося до могущества голова закружилась от невообразимых возможностей творить небывалое. Огромные статуи воинов, возможно, языческих богов, чудовищно невообразимые животные, которые уж точно созданы больной фантазией, понятно же, что у хищника не могут быть еще и рога или копыта…
Я судорожно вздохнул, посмотрел на стены своего зала. Эти исполинские окна, через каждое можно перевезти на катках Кельнский собор, но, как чуется, эти окна либо декорация, либо никогда не открываются…
Да и зачем, мелькнула мысль. Окна для того, чтобы впускать в дом свет, для этого распахивать без необходимости. Это же на каждую створку понадобится до тысячи демократов, чтобы открывали-закрывали, нет, двери вроде бы вон там…
Я заколебался, очень хочется рискнуть и попробовать выйти в тот блистающий мир… Однако близко нет человеческих жилищ, а пока отыщу, здесь все может катастрофнуться.
— В следующий раз, — сказал я себе твердо. — Как только, так сразу! Но не раньше. Отец народа не имеет права на личную жизнь, когда Трансвааль в огне.
Во дворе испуганный и радостный визг, там Бобик где-то подобрал бревно, а то и выломал, носится с ним прыжками, уговаривая всех взять и побросать ему да подальше, подальше, а народ увертывается, чтобы не сшиб, а если кого заденет, все остальные ржут, как сумасшедшие, ничего себе забаву нашли…
— Бобик, — сказал я с укором, — как тебе не стыдно? Скоро тыща лет стукнет, а ты все как щеночек…
Зигфрид спросил с недоверием:
— Тысяча лет?
Я пожал плечами.
— Да это я так, округляю. Может быть, и две, мы же не женщины, чтобы годы считать да морщинки разглядывать?
Во двор въехал разряженный Палант, но ему не сравниться со скромно-пышной элегантностью Альбрехта, за ними епископ Геллерий в своем парадном облачении.
Слуги побежали навстречу перехватывать лошадей, я сошел по ступенькам с улыбкой на лице, так надо, хотя и в самом деле это мои друзья.
Следом вышел сэр Джордан, никак не привыкну к его долговязости, и сразу сказал с виноватой улыбкой:
— Я взял на себя смелость пригласить ваших соратников. Да не будет вам скучно в нашем обществе.
— Спасибо, — ответил я с чувством.
Альбрехт и Палант почтительно приветствовали лорда, тот сказал учтиво:
— Я счастлив видеть героев, что побеждают армии Мунтвига.
Палант сказал гордо:
— Мы победили, ибо с нами Бог!
Геллерий помялся, покряхтел, я краем глаза наблюдал, как он повернулся к Паланту и сказал негромко:
— Сын мой, никогда не говорите, что Господь на вашей стороне. Лучше постарайтесь сами быть на стороне Господа.
Альбрехт усмехнулся, и пока Палант с епископом обменивались любезностями с хозяином, наклонился к моему уху и шепнул тихонько:
— Бог, конечно, с нами, но это мало что меняет. Он был с нами и на выборах короля в Сен-Мари! Но его голос не засчитали.
Управитель подошел к Геллерию с поклоном, сказал просительно:
— Святой отец, благословите… У нас уже месяц нет священника.
Епископ тяжело вздохнул.
— Сын мой, — проговорил он кротко, — я не скажу, что это богохульство, но все-таки… гм… так можно обращаться только к папе римскому. Если не выговоришь «ваше преподобие», то можно проще, «отец мой», ибо у нас нет своих семей, а все прихожане — наши дети.
Управитель смутился, пробормотал:
— Простите, святой… ой, ваше преподобие, мы тут в глуши правильного обращения не знаем, как и наши местные священники…
Он еще раз поклонился и ушел, я посмотрел ему вслед, стараясь вспомнить, как я называл и почему меня не поправляли. Похоже, в разных королевствах и даже разных группах населения закреплялось свое, к единому знаменателю все еще не пришли, а это говорит, что удар по цивилизации был нанесен ужасающей силы и последствия все еще аукиваются.