Ричард Длинные Руки – ландесфюрст
Шрифт:
Одна жуткая харя надвинулась чересчур близко, я не успевал, совсем не успевал, ибо вторая тварь прокралась со спины к Рудольфу и занесла над головой огромный зазубренный меч. Я прыгнул и достал ее концом меча, как шпагой, в середину груди, а сам сжался в предчувствии удара той, что прорвалась ко мне…
Из-под земли прямо под ногами зверя на короткий миг выдвинулось синее лезвие. Раздался визг, лезвие тут же исчезло, я даже не понял, был ли это клинок меча или же узкий язык огня, но зверь распластался в луже своей же крови. Еще двое бросились на меня, ибо я остановился, тяжело дыша, совершенно обалдевший,
Снова на кратчайший миг блеснули уже два клинка. Звери рухнули, распоротые почти пополам. Кровь хлестала, как из породистых свиней. Я еще не понял, что и почему, но мы, люди третьего тысячелетия, ориентируемся быстро, прикрыл грудь избитым щитом и шагнул вперед, привлекая внимание на себя.
Воздух задрожал от рева, визга, карканья. На меня бросились, словно это я создал финансовую пирамиду, словно это я устроил черный август, тут уж я струсил, руки мои замелькали со скоростью кулера, защищаясь, нанося удары, парируя, снова рассекая, повергая… Иногда я повергал того, кто как раз дернулся и уставился на меня быстро стекленеющими глазами, значит – острый клинок вспорол ему брюхо и развалил пополам печень, но мне не видно, я орал и продвигался вперед, шагая через трупы, как вдруг прямо в черепе раздался едва слышный шепот:
– Дальше… не ходи…
Я застыл от ужаса, никто не любит таких голосов, это с них начинается принудительное лечение, а сперва исколют на предмет выяснения, чего накурился или накололся, а то и нанюхался. Тут же бросились еще, я отступил и заметил, что из земли выдвинулись синеватые лезвия всего на ширину ладони, если не меньше. Звери завизжали, лезвия перерубили им сухожилия, а я поспешно попятился.
Пятиться куда труднее, чем спускаться, наконец уперся спиной в повозку. Рядом тяжело дышали, забрызганные кровью и грязью, Ланзерот и Рудольф. Асмер и принцесса склонились над Бернардом, тот лежал на спине, пальцы что-то ловили в воздухе. Даже я по характерному движению понял, что старый богатырь пытается ухватить рукоять своего топора.
Рядом с Бернардом лежал на спине, раскинув руки, священник. На лбу темнел огромный кровоподтек. Но грудь его медленно вздымалась.
– Неужто отбились? – прохрипел Рудольф.
– Мы побили рыцарей, – сказал Асмер гордо. – Скоты, мечтали довершить победу!.. Священник жив?
Ланзерот сказал строго:
– Скоро очнется. А враги перегруппируются и повторят все сначала. Только умнее!
Его доспехи уже не блистали, как зеркало, и походили на поверхность наковальни, где лет пять рубили железо на подковы.
Я напрягся, спросил мысленно:
– Ты кто?
Голос прозвучал громче, бестелесный, однако я почему-то представил себе сильного мужчину с широкой грудью, длинными черными волосами и орлиным носом.
– Угаларн… Великий и Победоносный…
Я не успел ахнуть, как голос продолжил:
– Великий Угаларн, создавший союз племен на севере!.. Еще когда сюда пришли первые конники отважного Сегезера… Я не стал с ним воевать, ибо он был мудр и добр… Я стал его правой рукой и грозой иноверных… Мы пронесли имя грозного бога Тартиса по всем землям, и не было королей, что не пали бы ниц… С того времени имя угаларнов повергало врагов в прах, перед нами дрожали империи… С высоты этого кургана я сотни лет с гордостью видел величие и процветание угаларнов!.. Но прошли еще сотни или тысячи лет… пришли другие народы, выкорчевывали даже память о наших славных победах, о наших деяниях, повергли ниц и разбили каменные статуи наших богов, а нашу веру объявили нечестивой… Но ты – другой. Я узнал тебя по амулету на шее… ты – моей крови… И еще я видел, как ты славно дрался…
– Ага, – сказал я торопливо. – Ага… Спасибо за помощь!.. Ты прав, я всегда за единство поколений. Кто не знает прошлого, тот лишен будущего. Прошлое надо ценить, оно дает нам вдохновение… вдохновляет… ага, на свершения!
Рудольф насторожился, Ланзерот нахмурился, рука медленно двинулась к рукояти меча. Даже принцесса уставилась на меня круглыми, как у совенка, глазами. Я сделал им успокаивающий жест, мол, не контуженый и травки не накурился, просто говорю сам с собой вслух, такие у меня причуды. Или обычаи. Или обеты.
– Мы всегда опираемся на опыт и помощь прошлого, – сказал я. – Мы черпаем силу в нашем славном прошлом… и в ваших подвигах. И достижениях, ессно.
На этот раз в голосе я услышал безмерное довольство.
– Я знал!.. Я знал, что мы жили не зря… Нас помнят…
– Еще бы, – сказал я. – Я жил одно время в Тарту, это в честь Тартиса, мой отец работал в Уганде, это страна в честь угаларнов… Словом, вашими именами названы не только города вроде Москвы и Питера, что города – ерунда, но даже реки, горы, моря… Дорогой предок, что скажешь, как нам благополучно выбраться?
Голос ответил незамедлительно:
– Когда-то моя власть была на полмира… А остальная половина, где зверье да дикие люди, меня просто не интересовала! Но теперь моя власть всего лишь до краев кургана. Когда ветры и дожди сровняют с землей, тогда я уже не смогу из чертогов Тартиса приходить на землю…
«Так вот для чего такие курганы», – мелькнуло у меня в голове. Сказал как можно почтительнее:
– Ты спас нас, благородный Угаларн.
– Я помогал только тебе, – отозвался голос чуть холоднее. – Мне нет дела до чужаков. Их столько сменилось за тысячи лет… Но тебя я ощутил сразу. В тебе нет злости к нашим богам! И ты не служишь чужому богу… как они!
Голос стал угрожающим, я сказал поспешно:
– Благородный Угаларн, они не враги!.. Они… мои спутники. Младшие.
Ланзерота передернуло, Рудольф укоризненно покачал головой, даже принцесса высокомерно вздернула голову. После паузы голос произнес угрюмо:
– Ладно, если они тебе нужны… я оставлю им жизнь. Но пусть соберут раненых врагов и зарежут на вершине холма. Мне угодно, чтобы кровью пропиталась земля. Нам, угаларнам, угоден запах крови… А трупы сожгите. Мы любим аромат горящей плоти…
Я сказал торопливо:
– Сделаем!
Я не был уверен, что смогу убедить таскать убитых и раненых на вершину, ведь грозный голос слышал только я, но буду таскать сам, куда денешься. Двадцатый век приучил делать многое из того, что ну никак не нравится. Да еще и смайлиться при любом раскладе.
Бернард приподнялся, его поддерживали под спину. Затуманенные болью глаза отыскали меня. Я видел, с каким трудом он раздвинул полопавшиеся от жара губы.
– Дик… С кем ты говоришь?