Ричард Длинные Руки – маркиз
Шрифт:
Сердце мое заколотилось чаще.
– И что?
– Да так… Там земля серая от золы. Ветер унес пепел, но крупные угли дождь вбил в землю. Да и трава хоть там высокая, но толстые корни дуба кое-где выпирают. Я бы сказал, что недели две тому здесь была хорошая гроза!.. Молния сожгла крепкое сухое дерево, а на хорошей золе трава успела вымахать сочная и спелая…
В эту ночь, когда я впервые ехал уже как член команды… нет, такого слова еще не знают, член отряда, я страстно жаждал увидеть пророческий сон. Может быть, когда я летал над ночной Москвой, те сны тоже были пророческими, только я, жалкий ламер и лузер, этого не
Тепло проникло вовнутрь моего тела, я чувствовал, как мышцы расслабляются, разбухают от прилива крови, что вымоют за ночь молочную кислоту или проще – усталость, наполнят живительным кислородом. Перед глазами начали проступать призрачные картины, хотя я все еще чувствовал тяжелое, как бревно, тело, бок колол сучок, однако это размывалось, а видения становились четче.
«Это сон, – напомнил я себе настойчиво. – Во сне можно летать. И я полечу, полечу…»
Сперва снилось, что под звон боевых труб я красиво и ловко вскочил на сильного горячего коня, навстречу рванулась земля, понеслись, разбегаясь в стороны, стены, набежали и сами собой распахнулись городские врата, а я несся, как огненный демон, меч в руке удлинился, с него ветром срывает искры, и где падают на землю, там вспыхивают пожары. Я слышал испуганные крики, сотни людей… а потом уже тысячи со страхом называли мое имя…
А я все мчался, с легкостью опрокидывал бросающихся на меня противников, рассеивал целые армии, рушил крепости, и вот уже меня называют королем…
Очнулся весь в поту, сердце колотится часто-часто. Я уже видел согнутую фигуру сидящего Бернарда, и когда он только спит, багровое пламя костра, но сон покидает неохотно, в ушах все еще звучат крики умирающих, а в душе сладостное чувство победителя…
Поджал колени, укрылся с головой, сердце замедлило бег, я снова бежал, летел, справа и слева темные скалы. Я с трудом заставил свое бурлящее сознание умерить пыл, завис в темноте, старательно вычислил во тьме внизу искорку огонька, наш костер, снизился, удостоверился, лишь потом понесся над темной землей. По-моему, меня несет сейчас не на юг, куда мы едем, но я никогда не был ни бойскаутом, ни зарничником, по прямой туда и обратно – для меня уже подвиг, да и то могу потеряться…
Звезды блистали так близко, что едва не рвали плащ. Кстати, откуда у меня плащ, сроду плаща не было… Далеко впереди внизу почудился слабый свет, я снизился, меня по-прежнему несет, как в бурном потоке, точка света начала расплываться, превратилась в слабое свечение.
Я снизился, сердце сжало предчувствие беды. Странное свечение выхватывало из ночной тьмы крохотные строения, а когда я снизился еще, рассмотрел внизу целый город. Целый город, где ни в одном окне не горит свет.
Во сне, как известно, человек не в состоянии чувствовать удивления, что-то в мозгах отрублено на фиг, но страх я ощутил вдвойне, не страх даже, а жуткий ужас, что охватывает каждую клеточку тела. Земля приблизилась, я согнул ноги, твердая почва ударила в подошвы. Я едва не упал, как парашютист, сделал несколько быстрых шагов по движению полета, а дальше пошел тихонько, осторожно.
Меня трясло, я с ужасом смотрел на стены города, где не видно стражей, на распахнутые ворота… даже не выбитые, а распахнутые настежь, но еще на дороге под подошвами хрустят кости и черепа, а когда миновал ворота, стало дурно от множества скелетов, среди которых много детских.
Я шел неслышно, но почему-то меня сопровождал звонкий цокот, словно за спиной шел по булыжной мостовой
Между домами земля, разрыхленная дождями, дала приют жесткой траве. Та расшатывает и выворачивает могучими корнями булыжники, взламывает стены сараев, амбаров, складов, конюшен. В кузницах не горят горны, из опустевших булочных не доносится запах свежеиспеченного хлеба.
В середине города – мрачный замок. Я подивился огромным глыбам, что за великаны складывали такое чудище, но и здесь подъемный мост опущен, ворота распахнуты, а узкие окна-бойницы оплетены сверкающими на солнце серебряными нитями паутины.
Я уже собирался войти в замок, хотя сердце еще сильнее сжало предчувствием беды, как вдруг справа блеснул свет. Да, в сотне шагов небольшая приземистая церковь. Под массивной дверью полоска света, но не оранжевого или багрового, как от свечей или масляных светильников, а странно белого, трепещущего, как далекий свет электросварки.
Я сделал по направлению церкви пару шагов, цокот копыт за спиной стал громче. Невольно оглянулся, на миг словно бы проступило видение бледного коня. Я услышал грозный храп… и вдруг двери церкви распахнулись. Оттуда как прожектор ударил сверкающий белый свет, настолько яркий, что даже черные косяки ворот засверкали и заискрились, тоже блистающие, как сосульки, искрящиеся.
Я невольно выставил впереди себя обе ладони, с усилием сделал шаг. Свет слепил и через пальцы, я упорно продвигался ему навстречу, пытался что-то рассмотреть, вокруг страшная слепящая тишина, даже грохот подкованных копыт истончился до бубенца и пропал.
Свет не померк, просто стал дружелюбным, едва я поставил ногу на порог. Внутри вся церковь не больше, чем зал средних размеров, несколько простых лавок, даже без спинок. На стенах в старинных медных подсвечниках горят свечи, но не видно, чтобы оплывал воск, а у противоположной стены с книгой сидит очень старый священник с выбритой тонзурой. Простая ряса из грубой материи подпоясана веревкой, я решил, что это не священник, непохоже, а кто-то из монахов.
– Добро пожаловать, сын мой, – произнес он, не отрываясь от книги. – Что привело тебя?
Я сделал еще пару шагов, остановился.
– Что-то привело, отче.
Он отложил книгу, поднял голову. Глаза воспаленные, с полопавшимися капиллярами, а под глазами многоярусные мешки, похожие на старые рыболовные сети, вывешенные для просушки.
– Кто ты? – спросил он тревожно.
– Заблудшая душа, – ответил я горько. – Но только я еще не знаю, хочу ли выйти из своего сумрака.
В выцветших глазах священника неожиданно появился ужас. Почему-то мне почудилось, что он не так бы испугался, появись перед ним сам в огне и грохоте дьявол.
– Кто ты? – повторил он осипшим голосом. – Почему твоя душа мертва, как придорожный камень? В ней ни огня, ни тьмы… Почему я не вижу ангела-хранителя за твоими плечами…
– Отче, – сказал я и впервые ощутил, что без усилий могу произнести это слово. Священник стар, годится не только в отцы, а в деды-прадеды, это совсем не те православные толстомордые сверстники с выпирающими животиками и перстнями на всех пальцах, что пробовали совать мне волосатые руки для поцелуев. – Отче… что я могу сказать? Вот я есть… или даже есмь…