Ричард Длинные Руки – вильдграф
Шрифт:
Она смотрела с легкой улыбкой, красивая и гордая, женщина не из этого века.
– Вам в самом деле, – спросил я медленно, – такое весьма любопытственно?
– Да, – произнесла она все еще ровным и уже контролируемым голосом. – Даже очень.
Я смотрел бараньим взглядом, рассказать – не проблема, важно выбрать интонацию, да слова можно подобрать такие, что вызовут любой эффект вне зависимости от того, что рассказываю…
Она смотрела мне в лицо, я чуть вздрогнул, не веря своим глазам, на бледных аристократически зауженных щеках принцессы медленно и очень четко проступил нежнейший румянец. В ее темных, как лесные омуты, глазах проступило замешательство, слишком непривычная ситуация для гордой и привыкшей только повелевать, распоряжаться и одаривать.
Я не стал ждать, когда приблизится вплотную, все равно не прижмется и не станет срывать с меня одежду, сама извиваясь, как гадюка на сковородке, в этом мире инициатива исходит только от мужчин, выпрямился и спросил в высокомерном удивлении:
– А пристало ли скромной и целомудренной девушке слушать подробности, как мужчины пируют, что говорят и что обсуждают в буйном хмелю?
Она переспросила, проигнорировав насчет скромной и целомудренной:
– На пиру?
– Ну да.
– Вам это подарили на пиру?
– Точно, – подтвердил я.
Она смотрела с непониманием в крупных строгих глазах, что уже не строгие.
– Кто мог оказаться настолько щедр?
Я пожал плечами, надеясь, что это выглядит внушительно. Мне вообще надо почаще ими двигать, у меня там и размах и хорошо развиты так называемые эполеты. Когда двигаю, всякий невольно переводит на них взгляд. Женщины поправляют прическу, чтобы подчеркнуть, какие у них пышные волосы, заодно приподнимая и демонстрируя в выгодном ракурсе грудь, а я, значит, двигаю.
– Кто мог? – переспросил я в изумлении. – Огры, конечно. Которые живут в подводной… и надводной части Великого Хребта. Им эти жемчужины попадаются постоянно.
Она ахнула, отшатнулась.
– Вы с ними пировали?
Я сказал с некоторым раздраженным непониманием:
– А с кем еще? С троллями?.. Так у них ничего нет, кроме изумрудов и самоцветов. У кобольдов и то камешков побольше, у нибелунгов – золото, а жемчужины только у тех, кто дружит с морем. Еще лучше – с океаном.
Она вздрогнула.
– Вы… общались… со всеми? Даже с кобольдами?
Я поморщился.
– Да что с ними общаться, неинтересно. Проезжал как-то, посидели, поговорили… Вот огры – да, молодцы! И веселые парни. Посидели, погудели, я и не помню, кто меня домой привел… Ну, в смысле, в ту пещеру с огрихами, куда меня поселили, как знатного гостя.
Она дернулась, посмотрела со смесью страха и отвращения.
– С огрихами?
Я улыбнулся бесстыдно, напряг грудь, у меня теперь там перекатываются валики мускулов, чего раньше не было, сам любуюсь, это же надо, как круто, а женщины обычно не отрывают взглядов.
– Что делать, у них обычай такой. Знатному гостю все удовольствия. Простые они, как вот эти деревья, что с них возьмешь…
Она сказала сухо:
– Но вы-то, я уверена, взяли по полной!
– Ничуть, – запротестовал я, делая невинные глаза, я же простой варвар, – только эту жемчужину, хотя принесли и хотели подарить целую корзину! Но куда мне столько? А вот не взять хотя бы одну – обидеть, вот и выбрал самую мелкую…
Она опустила взгляд на блестящую драгоценность размером с голубиное яйцо, снова взглянула мне в лицо со странным выражением в глазах.
– Вы необычный человек, – заметила она, и я заметил, что уже в который раз говорит то «вы», то «ты». – Пришли ниоткуда, исчезаете неожиданно… И куда вернетесь? Вас кто-нибудь ждет? Кто-нибудь любит?
– Я был любим, – отшутился я, – но та собака сдохла.
Она бросила короткий взгляд по сторонам, аллея пуста в обе стороны, в кустах уже начали чирикать привыкшие к нам птицы.
– К моему отцу, – сказала она медленно и с явным усилием, – стягиваются самые отважные из мужчин, самые знатные и смелые. Я видела их всех, все стараются понравиться, все по-своему хороши, однако никто из них не решился бы даже вступиться за ту несчастную прачку!
Я пожал плечами, подумав, что как только гордая принцесса удостоверилась, что я не отправился той же ночью к прачке за платой за спасение, то и она прониклась к ней сочувствием.
– Это было нетрудно, – проговорил я, – ваша светлость. Челядь привыкла чувствовать себя хозяевами в своем дворе, обнаглела и распоясалась. Любой из ваших женихов мог бы и должен был дать им отпор. И вообще любой из мужчин.
– Но его дали вы!
– Случайность. Я просто успел раньше.
Она покачала головой, искорки в ее темных, как омут, глазах разгорались все ярче.
– Все стояли и смотрели, как вы разделались с ними жестоко и бесстрашно.
Я поморщился.
– Не употребляйте таких слов, когда говорим о челяди! Это меня больше позорит, чем…
– Мои подруги, – сказала она быстро, – уши прожужжали, какой вы красивый, гордый, отважный! Как вы стояли, как говорили, как смотрели!.. Да что они, я сама все видела.
Я снова пожал плечами.
– Я не кулачный боец, что сперва долго разжигают себя бранью. Я – воин. Либо не трогаю, либо – убиваю. Или хотя бы калечу. Главное, вывести из строя.
Ее взгляд наконец обрел прежнюю твердость алмаза. Она посмотрела на меня прямо и властно, с достойной королевской дочери уверенностью, а голос прозвучал, как королевский вердикт в исполнении глашатая на городской площади:
– Вы лучший, десятник Рич!.. И по своим подвигам вы давно уже не десятник.
Птицы в кустах притихли и начали заинтересованно прислушиваться. Кто-то завозился в гнезде, на него шикнули.
Я пробормотал:
– Еще рано делать такие поспешные утверждения. Меня десятничество устраивает вполне.