Ричард Львиное Сердце: Поющий король
Шрифт:
— Да, он мог бы уйти от своей обширной власти, уединиться и стать христианином в то время, как повсюду объявили бы о его смерти. И ничто бы не угрожало ему. Приверженцы Аллаха оставили бы его в покое. Но он хочет принести Христу не только себя, но и всех своих подданных.
— О! Да если это произойдет, его назовут равноапостольным, и тогда уж мне точно за ним не угнаться! — засмеялся Ричард. — Хотя, — промолвил он, оборвав неуместный смех, — если я обращу в христианство народы Гога и Магога, то, пожалуй, сравняюсь с Альб-аль-Нимром в славе.
Тут настал черед улыбнуться Аладилю.
— Нет, — сказал Ричард. — Даже лучше не Гога и Магога, этих слишком многочисленных нехристей. Лучше я обращу в христианство скиаподов.
— Скиаподов? — удивился Аладиль. — Кто это?
— Люди с единственной левой ногой, — пояснил Ричард. — Причем нога эта вдвое больше и шире, чем их туловище, а ступня огромна, как купол мечети Аль-Акса. Скиаподы настолько ненавидят Бога, что все время заслоняются от небес своей исполинской ногой. Их обратить ко Христу будет особенно трудно. К тому же и живут они на далеком острове, до которого даже на самом легком энеке надо больше года плыть.
— Вашему величеству угодно потешаться, — сказал Жан де Жизор. — В таком случае нам, быть может, следует прекратить наш разговор?
— Нет, не следует, — возразил Ричард. — Простите, если мой тон показался вам игривым. Это от кармельского вина. Итак, насколько я понимаю, султан хочет мира, необходимого ему для подготовки своих подданных к принятию христианства. Так?
— Да, так, — отвечал Аладиль. — И для такой подготовки нужен один, может, два года.
— Вы, как христианский монарх, должны понимать всю важность происходящего, и потому вам следует оставить затею со взятием Иерусалима, возвратить полки в Яффу и ждать заключения твердого мира с султаном. Это к тому же позволит вам скорее вернуться в Англию, где вашей короне грозит опасность, — заявил Жан де Жизор голосом, не терпящим возражений. — Султан Салах-ад-Дин просил передать вам, что условия этого перемирия на сей раз будут для вас как никогда благоприятны.
Ричард задумался. Какую игру затеял с ним Жан де Жизор? Может, выгнать обоих вон и завтра же, воспользовавшись ослаблением болезни, выступать на Иерусалим?
А если Жан де Жизор только на это и рассчитывает, на то, что Ричард поступит прямо противоположно его советам?
Глаза сенешаля, как две черные ублиетки, с насмешкой смотрели на короля Англии. Ричард не выдержал, отвел взгляд.
— Я бы не поверил вашим словам о решимости великого султана Альб-аль-Нимра принять христианство, — сказал он. — Но несколько дней тому назад я выехал на один из высоких холмов в окрестностях Бетнубы, желая увидеть очертания Иерусалима, и мне явилось знамение в виде пылающего креста, встающего с востока. А сегодня утром я получил еще одно знамение, удостоверяющее меня свыше о том, что мне нужно заключить мир с Салах-ад-Дином и возвращаться в родные края. Передайте великому султану, что я — согласен повернуть полки назад и вести их в Яффу.
Когда Жан де Жизор и Аладиль Сафаиддин удалились, Ричард поведал о разговоре коннетаблю Роберу, взяв с него клятву никому больше не рассказывать. Робер воспринял все с величайшим недоверием.
— Обман! Неслыханный обман! — возмущался он. — Жан де Жизор, как вы знаете, родился в один и тот же день, что ваш покойный отец. В тот же самый день угораздило появиться на свет и меня, грешного. Мало того, я с раннего детства знаю Жана, поскольку мы были соседями. Теперь он сенешаль, а я коннетабль ордена Храма, и я должен почитать его как старшего по званию… Но убей меня Бог, если, положа руку на Священное Писание, я поклянусь, что можно хотя бы на ноготь мизинца доверять Жану де Жизору.
— Ты знаешь, эн Робер, как я ненавижу это перепончатокрылое, — сказал Ричард.
— И вот что я вам еще давно хотел сказать, эн Ришар, — продолжал верный храмовник. — Я много думал, зачем нам троим нужно было родиться в один и тот же день. И мне пришло в голову странное размышление. В вашем покойном отце, не обессудьте за дерзкое суждение, равномерно сочеталось и дурное и хорошее. А мы с Жаном — как бы две противоположные сущности, сошедшиеся в покойном короле Анри Плантажене. Жан — сущность черная; злость, завистливость, разврат, подлость, предательство — все плохое, все скверное сошлось в нем. А во мне нет ни злости, ни зависти к людям. Я готов всю жизнь сражаться с врагами Христа, но и их мне жалко. Я чураюсь всякого разврата, предательства и подлости. Согласитесь, что я добрый человек, эн Ришар.
— Ты — светлый человек, Медвежье Сердце! — обнял друга король Англии. — А во мне, как в моем покойном отце, должно быть, сходятся две сущности.
— Нет, эн Ришар, — возразил тамплиер. — Меня в вас во много раз больше, чем Жана де Жизора.
— Спасибо, дружище.
— Не слушайте их, ваше величество, идите на Иерусалим. Ведь вы уже поступали в отношении Саладина коварно. Поступите еще раз. Нарушьте свое обещание, и мы будем встречать осень при Гробе Господнем.
— Нет, милый Робер, — покачал головой Ричард. — Я не верю Жану де Жизору, но верю брату Саладина, я верю, что Саладина могла посетить Христова благодать. Попробуем однажды поверить мусульманам! К тому же… Ты помнишь голубку, которую я видел сегодня утром?
— Но я ее не видел, государь.
— Но я ее видел, тамплиер.
Глава тридцать шестая
НА ТРИ ГОДА, ТРИ МЕСЯЦА И ТРИ ДНЯ?
Четвертого июля войска крестоносцев оставили лагерь в Бетнубе, из которого при ясной погоде можно было увидеть очертания Иерусалима, и двинулись назад, в Яффу. Крестоносцы, уставшие ждать нового Арзуфа, разбегались кто куда. Французские полки, возглавляемые де Дрё, де Баром и де Бриенном, двинулись через Саронскую долину в Тир, куда, по слухам, опять возвратился герцог Гуго де Бургонь с большим пополнением. За ними последовали и итальянцы.
Ричард же чем ближе была Яффа, тем лучше чувствовал себя. Его уже не знобило, не лихорадило, а прыщи исчезли с кадыка, подобно крестоносцам с гор Иудейских. Он встретился с Беренгарией в замке Мерль и жадно припал к ее устам, благоухающим тонтурскими арбузами. И она сказала нежно:
— Мой Иерусалим возвратился ко мне.
— Я снова весь в ржавчине, Беранжера, — сказал Ричард.
— Я знаю. Это потому, что ты не захотел, чтобы я была рядом, сердце мое.
— Нет, Беранжера, нет! Я и сейчас не хочу, чтобы ты видела меня в моей немощи. Я прошу тебя как можно скорее отплыть на Кипр. Моя ржавчина проходит, и когда я не буду столь отвратителен, я, заключив мир с Саладином, приплыву к тебе. Наш добрый Робер отвезет тебя туда, к нам, в Базилею Кефалию. Это будет наша последняя разлука.