Риф
Шрифт:
Но нужно было зарабатывать, мои картины не покупали.
Я решил попытать счастья на Арбате – когда-то мне неплохо удавались портреты. Возле кинотеатра «Художественный» я спустился в подземный переход, там стояли и сидели несколько замерзших неподвижных художников. Я раскрыл свой этюдник, вытащил складные стулья. Художники не обратили на меня никакого внимания, лишь один – с бородой, в высокой бараньей шапке – повел в мою сторону глазами и сразу отвернулся. Я наблюдал, как они действуют: время от времени, словно очнувшись от забытья, подскакивают к спешащим через переход прохожим и скороговоркой предлагают: «Нарисуем портрет? Нарисуем вас или вашу даму?» Тех, кого удавалось остановить, они рисовали быстро, стоя, держа планшет с бумагой на локте. Подслушав, сколько стоит портрет углем,
7
Иногда я не зарабатывал ничего. Но, по крайней мере, я знал, что у меня есть шанс завтра. В морозы я ходил в университет на все лекции, а вечером лежал дома на диване, читал. У меня не было друзей среди студентов, мне казалось, что я самый бедный среди них, и поэтому, небрежно запахивая полы своего длинного пальто, я лениво отказывался от всех вечеринок и походов в кафе.
Как-то в феврале я вспомнил о Лине, случайно оказавшись в Сокольниках. В записной книжке был ее адрес и телефон, она жила рядом с метро. Сначала я позвонил – номер был занят. По записной книжке я нашел ее дом, подъезд, квартиру. Долго не открывали, потом я услышал обычное: «Кто там?» Я узнал ее голос и сказал: «Валера, Ромеев». Дверь распахнулась. Воскликнув: «Валерик, боже мой!» – Лина затащила меня в коридор, обняла и радостно поцеловала – в нос, в щеку, в глаз. «Почему же ты не заходил? – быстро говорила она. – Мне звонила твоя мама, рассказала о тебе. Почему?» Мне казалось, что сестра не изменилась – те же золотые волосы, теплые глаза, веселая солнечная улыбка. Только я вырос, и теперь ей приходилось тянуться вверх, чтобы поцеловать меня. – Ты, ты, – с восторгом говорила Лина, рассматривая меня в гостиной, – ты… изменился, стал похож… – недоговорив, она убежала на кухню.
Потом мы сидели друг против друга за накрытым столом, пили красное сухое вино и говорили, вспоминая о детстве, и я, удивленный внезапной вспышкой памяти, вдруг понял то, о чем догадывался раньше – эта девушка, сестра, Лина Ромеева почему-то оказывается мне ближе всех, даже родителей, брата. Не понимая причины, я смутно чувствовал изначальную порочность этой любви. Мне сразу показалось, что Лина виделась с братом позже нас всех. Когда это было – год назад, месяц, вчера? Мы разговаривали, и я, смотря на ее милое лицо, восхищался ее словами, ее четкой и правильной речью, жестами, улыбкой, смехом.
– Хорошо у тебя здесь, – заметил я, оглядываясь, – прямо уютное гнездышко… знаешь, это, наверное, здорово – вернуться откуда-нибудь с края света, сесть на такой диван и просто смотреть телевизор… Это что, твоя квартира?
– Да муж все… – объяснила она, – он зарабатывает жуткие деньги, даже мне машину купил, «Рено», но я вожу плохо. Валерик, у меня есть сын!
Она сбегала в спальню и принесла несколько фотографий:
– Вот он, его зовут Андрей, ему уже семь лет.
– Не похож на тебя, – засмеялся я. – Выходит, ты уже не Ромеева?
–
– А сын где, в школе?
– Он сейчас в Лондоне, в частной годичной школе.
– А потом?
– Потом вернется сюда со знанием языка… а муж на работе, поздно приходит.
– Ты дома сидишь, Лина?
– Сейчас – да, а раньше язык в лицее преподавала.
– Да, – сказал я, – муж у тебя что надо… Наверное, это здорово – жить, не зная ни в чем отказа.
– Валерик, – улыбаясь, Лина покачала головой, – ты лучше расскажи о себе, рисуешь?
Я рассказал ей о своих арбатских приключениях. Слу-шая, Лина всплескивала руками и испуганно повторяла: «Боже мой, в мороз! Рисовать на улице!» Чтобы не казалось, что я жалуюсь, я соврал в конце, что уже нашел хорошую работу. А потом спросил:
– Слушай, ты не знаешь, где Вадим? Он исчез, домой не пишет.
Лина кивнула:
– Да, я слышала. Но я не знаю. Я видела его давно. Он учился тогда на последнем курсе и заходил к нам. Но с тех пор… Я не знаю, это так страшно. Давай не будем об этом. Хочешь, я покажу тебе фильм, который сняла в Париже и Ницце. Ты не был там? Ничего, заработаешь – поедешь, Валерик.
Мы смотрели фильм, пили вино, ели, вспоминали. Незаметно стемнело.
– Вот что, – решила Лина, – ты останешься у меня, на улице минус тридцать.
– Послушай, а муж?
Лина расхохоталась:
– А ты что, мой любовник, что ли? Ты ведь мой брат, Влерик.
– Ты меня называешь словно маленького.
– А ты и есть маленький.
Она постелила мне в гостиной, на широком диване. Засыпая, я думал о муже Лины, о том, как он придет глубокой ночью и обнаружит здесь меня, брата. «Брата, – усмехаясь, сонно думал я, – брата…» А проснулся я от тихого странного звука – то ли шелеста, то ли шуршания. Еще не открывая глаз, я ощутил нереальное, острое тепло детства. Я открыл глаза. На краю постели сидела Лина и гладила меня мягкой горячей ладонью по голове. Я будто и не спал. Всю комнату заливал белый свет. Ночь, свет зимней белой луны и силуэт сестры, ее вспыхивающие в темноте волосы.
– Привет, – прошептал я.
– Привет, – тихо ответила она.
– Ты не спишь?
– Нет, а ты?
– И я нет. А где муж, пришел?
– Нет. Знаешь, я соврала, мы… как-то поссорились и он сейчас не живет со мной.
– Вы поссорились?
– Да нет, Валерик, он просто ушел.
– Ты не любила его?
– Никогда. И сейчас не люблю.
– Ты так говоришь об этом, Лина…
– Правду, Валерик.
– А скажи…
– Потом, потом, Влерик, – ее рука закрыла мне рот. Я осторожно убрал ее пальцы, спросил:
– Ты помнишь, как мы рыбу ловили, тогда?
Лина наклонилась ко мне и шепотом рассмеялась:
– Нет, маленький, не помню.
– А я-то помню… моя шея долго еще болела.
– Шея, – тихо смеялась Лина, – у маленького шея болела?
– Да, – я положил ей руку на колени и ощутил, как она вздрогнула. Ее ноги, плотно сдвинутые под халатом, шевельнулись – она повела одним плечом и дернула подбородком, коснувшись волосами моей щеки. Задрожав, я обхватил ее руками – как тогда, в борьбе. Она тоже дрожала и, падая ко мне, зажмурила глаза, закрылась ладонями и отвернула лицо. Начав с шепота, она постепенно забылась и теперь говорила громче, почти вслух: «Нет, Господи, это не грех, Господи, нет, не грех, прости!» А я ловил ее руки, отнимал от лица и прижимался губами к ее губам, чтобы заглушить наш общий страх – он становился тише, невнятней, наконец, я его задушил. И тогда, в возникающей тишине, мы оба услышали, как смешивается наша кровь.
Нас разбудило яркое зимнее солнце – первые лучи тепла за весь февраль. Мы проснулись, но не смотрели друг на друга, я чувствовал, что она не спит, что смотрит вверх, и наверное, думает о своем. Я старался запомнить эти минуты – ведь я одним прыжком покрыл расстояние в шесть лет, догнав Лину, а брат – он остался где-то в стороне. Вспомнив о Вадиме, я теперь уже не мог не думать о нем. Я испытывал странное чувство успокоения, граничащее со страхом все еще маленького человека – может быть мне уже не хотелось, чтобы моего брата нашли. Может быть. Я повернулся к Лине.