Рифтеры (Сборник)
Шрифт:
– Откуда ты знаешь обо всем этом? – спрашивает она металлическим шепотом. – Откуда ты взялся?
Он кладет ледяную черную ладонь ей на руку.
– Отсюда. Вот здесь я родился.
Ей это не кажется абсурдным. На самом деле Кларк едва слышит его. Ее разум сейчас не тут, он где-то в другом месте, перепуганный неожиданным осознанием того, что Актон касается ее, и она не против.
Разумеется, секс невероятен. Но он всегда такой. Интимность расцветает в тесном пространстве каюты Кларк. Они не помещаются вдвоем на койке, но как-то справляются. Актон на коленях, потом Лени, извиваются друг вокруг друга в металлическом гнезде, разлинованном трубами, вентилями и пучками оптического кабеля. Они прокладывают курсы по швам и шрамам друг друга, пробуют языками складки металла и бледной плоти, не видя и видя все, скрываясь за роговичными доспехами.
Для Кларк это новый поворот, ледяной оргазм любовника без глаз. В первый раз она не хочет отворачивать лицо, не чувствует угрозы от хрупкой близости; когда Актон тянется снять линзы, она останавливает его прикосновением и шепотом, и, кажется, он все понимает.
После они не могут лежать вместе, потому сидят бок о бок, прислоняясь друг к другу, уставившись на люк в двух метрах впереди. Свет слишком тускл для сухопутников; в глазах Кларк и Актона комната залита бледным свечением.
Он протягивает руку и пальцем касается осколка стекла, торчащего из пустой рамы на стене. Замечает:
– А тут раньше было зеркало.
Кларк покусывает его за плечо:
– Здесь всюду были зеркала. Я… их сняла.
– А зачем? Они бы зрительно немного расширили пространство. Сделали его побольше.
Она показывает. Несколько оборванных проводов, тонких, словно нити, свисают из дыры в раме.
– За ними установили камеры. Мне это не понравилось.
Актон хмыкает:
– Ну тогда я тебя не виню.
Какое-то время они сидят молча.
– Ты там сказал кое-что, снаружи, – начинает она. – Сказал, что родился здесь, внизу.
Актон колеблется, но потом кивает:
– Десять дней назад.
– Что ты имеешь в виду?
– Ты должна знать. Ты же была свидетелем моего рождения.
Она обдумывает эту фразу.
– Это когда на тебя напал мешкорот…
– Тепло. – Актон ухмыляется своей холодной безглазой улыбкой, обнимает ее одной рукой. – Насколько я сейчас помню, мешкорот стал своего рода катализатором. Считай его акушеркой.
Образ всплывает в ее разуме: Актон в медотсеке, проводит над собой вивисекцию.
– Точная настройка.
– Угу. – Он слегка прижимает ее к себе. – И я должен поблагодарить за это тебя. Это ты подала мне идею.
– Я?
– Ты стала моей матерью, Лен. А моим отцом была эта маленькая креветка, бьющаяся в конвульсиях, которая окончила свои дни столь далеко от родных краев. Она умерла до моего рождения, вообще-то: я убил ее. И тебе это не понравилось.
Кларк качает головой:
– Ты говоришь какую-то ерунду.
– То есть ты не замечаешь никакой разницы? Хочешь сказать, что сейчас я тот же самый человек, который сюда спустился?
– Не знаю. Может, я только сейчас узнала тебя получше.
– Может. Возможно, я тоже. Не знаю, Лен, мне кажется, я наконец… проснулся, проснулся полностью. Я вижу все иначе. Ты, должно быть, заметила.
– Да, но только когда ты…
«Снаружи».
– Ты что-то сделал с ингибиторами, – шепчет она.
– Немного снизил дозу.
Лени хватает его за руку.
– Карл, эти препараты предохраняют тебя от приступов каждый раз, когда ты выходишь наружу. Будешь с ними химичить, и тебя может скрутить, как только шлюз затопит.
– Я уже похимичил с ними, Лени. Ты видишь во мне хоть какие-то перемены, которые нельзя было бы назвать улучшениями?
Она не отвечает.
– Все дело в потенциале действия, – рассказывает Актон. – Нервы должны накопить определенный заряд, прежде чем смогут выстрелить…
– А на этой глубине они стреляют постоянно. Карл, пожалуйста…
– Тише. – Он нежно прикладывает палец к ее губам, но она отбрасывает его с неожиданной злостью.
– Карл, я серьезно. Без этих лекарств твои нервы замкнут, они сожгут тебя, я знаю…
– Ты знаешь то, что тебе сказали, – Актон резко перебивает ее. – Почему ты хоть раз не попытаешься дойти до чего-нибудь своим умом?
Лени замолкает, уязвленная неодобрением. На койке между ними появляется пространство.
– Я – не дурак, Лени, – тихим голосом говорит Карл. – Я чуть-чуть снизил настройки. На пять процентов. Теперь, когда я выхожу наружу, нервам требуется для активации чуть меньше стимуляции, вот и все. Это… это пробуждает тебя, Лени: я стал понимать многое. Почему-то я чувствую себя более живым.
Она смотрит на него и ничего не говорит.
– Естественно, они говорят, что это опасно. Мы уже напугали их до смерти. Думаешь, они хотят дать нам еще больше преимуществ?
– Они нас не боятся, Карл.
– А должны. – Он снова обнимает ее. – Не хочешь попробовать?
И она неожиданно словно оказывается снаружи, по-прежнему обнаженная.
– Нет.
– Тут не о чем волноваться, Лен. Я уже сыграл роль подопытной свинки. Откройся мне, и я подкручу настройки сам, займет не больше десяти минут.
– Я не хочу, не готова, Карл. По крайней мере, пока. Может, кто-то другой.
Он качает головой.
– Они мне не доверяют.
– Но ты не можешь их за это винить.
– А я и не виню. – Он ухмыляется, показывая зубы, острые и белые, почти как линзы. – Но даже если бы они мне доверяли, то все равно ничего не сделали бы до того, как ты решишь, что все в порядке.
Она смотрит на него:
– Это еще почему?
– Ты здесь главная, Лен.
– Полная чушь. Вот этого тебе точно не говорили.