Рихард Штраус. Последний романтик
Шрифт:
Вряд ли Штраус мог предположить, куда приведут его перемены. Когда он был в Египте, от отца пришло письмо с неожиданной новостью. Франц писал, что получил от Леви записку, в которой он просил срочно встретиться с ним для конфиденциального разговора. Они встретились в кафе, и, к удивлению Франца, Леви предложил, чтобы Штраус вернулся в Мюнхен на такую же должность, как у него, то есть главного дирижера. Но прежде чем начать переговоры со Штраусом, Леви хотел бы знать, во-первых, будет ли Штраус относиться к нему по-дружески и, во-вторых, позволяет ли Штраусу здоровье занять этот пост. Леви сказал, что согласовал этот план с Фишером, другим дирижером оперного театра. Тот неохотно (можно себе представить, как неохотно) признал, что если Штраус согласится на это предложение, то и в художественном, и финансовом отношении он должен быть рангом выше его. Сам Леви был в подавленном состоянии, писал Франц, и не уверен в своем будущем. Он рассчитывал возглавить оперный театр вместе с нынешним директором Эрнстом фон Поссартом. Но стоящие у власти чиновники возражают против двойного правления, тем более что неясно, каким окажется это правление, поскольку дряхлеющий августейший Перфаль все еще сохраняет значительное влияние. Не теряя надежды на повышение, Леви теперь обдумывал, как упрочить
У Леви было еще одно сомнение, которым он откровенно поделился с Францем. Он опасался, что Штраус полностью подпал под влияние Риттера. А Риттер ненавидел Леви. За что только, недоумевал Леви. Он ни в чем перед ним не виноват. Ответ Франца был образцом ханжества. Он ответил, что Риттер — антисемит и ничего другого от него и ждать не приходится.
Во время этой встречи Леви пытался расположить к себе Франца (а через него, разумеется, и Рихарда), отпустив в адрес Перфаля нелестное замечание. Франц пишет сыну: «Пинать дохлую лошадь недостойно, даже если эта лошадь — осел. Что касается влияния Риттера, я ответил Леви, что хотя ты и дружишь с Риттером, собственную независимость ты сохраняешь». [117] Леви вновь и вновь подчеркивал, что ждет от Штрауса «дружеского к себе отношения». Франц вновь лицемерно ответил, что его сын не чувствует за собой никакой вины перед Леви и любое упоминание об этом можно считать клеветой. В заключение Франц заверил Леви, что из заграничного путешествия сын вернется совершенно здоровым.
117
Письмо от 16 марта 1893 года.
Зачем, на самом деле, Леви понадобился Штраус, Несмотря на то, что в Байрёйте он его смертельно оскорбил грубой антисемитской выходкой? Можно поверить Леви на слово, когда он говорил, что ему нужен молодой талантливый партнер, для того чтобы он мог спокойно «проработать еще несколько лет». Он руководствовался при этом идеалистическим принципом, ставящим цель превыше личных соображений, намереваясь привлечь несимпатичного ему человека ради того, чтобы поддержать музыкальную славу его любимого Мюнхена.
Почему Штраус вернулся в Мюнхен, над которым еще витала тень облаченной во фрак фигуры Перфаля? Почему согласился снова окунуться в это «болото», как он называл Мюнхенский оперный театр? Нетрудно догадаться, что, во-первых, его привлекала более авторитетная должность в более крупном городе; во-вторых, он знал, что Леви скоро уйдет в отставку (и он через два года ушел), и надеялся сосредоточить всю власть в своих руках; в-третьих, его устраивало новое жалованье, которое начиналось с 7000 марок (почти вдвое выше того, что он получал в Веймаре) и должно было увеличиваться каждый год; в-четвертых, прельщал оговоренный контрактом репертуар — сливки оперной музыки, включая произведения Моцарта и Вагнера; и, наконец, возможность поставить в Мюнхене «Гунтрама». Не исключено, что последний довод имел не меньшее значение, чем все остальные.
Итак, в 1894 году Штраус вернулся в Мюнхен и занял предложенный пост.
Ему было в то время ровно тридцать лет. Вряд ли стоит слишком пристально изучать его дирижерскую деятельность того периода, ибо она была такой же, как и в Веймаре. Он был занят и в театре, и в концертном зале. Только теперь его окружали более благоприятные условия — численно больший оркестр и певцы получше. Штраус включил в репертуар «Мейстерзингеров», устроил настоящий фестиваль опер Моцарта. Леви дирижировал «Фигаро», Штраус — «Дон Жуаном» и «Так поступают все женщины». Что касается «Мейстерзингеров», Штраус никогда не испытывал к этой комедии такого пристрастия, как к «Тристану». Тем не менее дирижировал ею великолепно, легко и непринужденно. Один из современников сравнивал интерпретации «Мейстерзингеров» Штрауса и Ганса Рихтера и говорил, что Рихтер подошел к сочинению с позиций Закса, а Штраус — с позиций Вальтера фон Штольцинга.
Заслуга в восстановлении оперы «Так поступают все женщины» почти целиком принадлежит Штраусу. Он говорил, что «среди драматических произведений Моцарта эта опера считалась неродным ребенком. Расхожее мнение относило ее к слабейшим работам Моцарта. Даже Рихард Вагнер находил либретто слабым и считал, что оно связывало Моцарту крылья». [118] Даже допуская, добавлял Штраус, что сюжет оперы не отличается блеском и довольно наивен, в либретто да Понте есть тонкие психологические наблюдения, что позволило Моцарту передать в музыке два очаровательных, но совершенно разных характера: сентиментальной и искренней Фьордилижи и веселой, меркантильной, но и более реалистичной Дорабеллы. Штраус обращал внимание на ироничный стиль, который Моцарт создал средствами музыки, смесь комического с патетическим, пародийного и сентиментального. Это, несомненно, было сложное для исполнения произведение, но благодаря вложенному труду постановка получилась «роскошной», полной захватывающих сценических эффектов. [119]
118
Из заметки Штрауса, написанной для венской «Нойе фрайе прессе» в 1910 году по случаю возобновления постановки оперы.
119
Нойе фрайе пресс. 1910.
Однажды Штраус сделал очень тонкое замечание по поводу «Так поступают все женщины». Обсуждался дуэт двух героинь после того, как якобы уехали их возлюбленные, и девушки не знали, чем себя занять в свободное время. Штраус заметил, что только истинный гений мог передать музыкой скуку и не сделать ее скучной.
Как дирижер Штраус получал много приглашений и впервые — из-за границы. За три года второго контракта в Мюнхене он выступал в Берлине, Швейцарии, Венгрии; дал концерт в Москве (где дирижировал операми «Смерть и просветление» и «Тиль Уленшпигель»); побывал в Брюсселе, Антверпене, Амстердаме, Лондоне; в 1897 году впервые — в Париже, где впоследствии бывал часто. Его принимали повсюду радушно, но особенно тепло в Барселоне, где после исполнения «Героической», прелюдии к «Мейстерзингерам» и прелюдии к «Гунтраму» он познакомил испанскую публику со своим «Дон Жуаном». Успех был ошеломляющий. «Таких аплодисментов я еще не слышал. Здешняя публика, наверное, привыкла к ним на боях быков», — писал Штраус отцу. [120] Ему пришлось повторить свою поэму на бис.
120
Письмо от 12 ноября 1897 года.
Во многих этих поездках Штрауса сопровождала Паулина. В некоторых концертах она принимала участие. Штраус был счастлив с ней. Брак оказался благополучным. Ее веселый нрав, умение оценить шутку, презрение к помпезности того времени, глубокое уважение к мужу, готовность позлословить, а также страсть к путешествиям и приключениям восхищали Штрауса. Она была по-прежнему кокетлива, хороша собой, уверена в себе, вспыльчива. И пока еще ее вспыльчивость не переросла в тяжелую форму.
Но на горизонте уже появилась тучка. Паулина не пришлась по нраву родителям Штрауса. То ли Францу не нравилось, что она была «актрисой», то ли Паулина проявила неуважение к старому деспоту, или это была обычная родительская ревность, только с обеих сторон стали возникать ссоры и обиды. И однажды, не сдержавшись, Штраус написал матери сердитое письмо, встав на сторону Паулины. (Дата неизвестна, поскольку Штраус был так взвинчен, что забыл поставить на письме число, хотя всегда был очень пунктуален в этом отношении.) Это письмо весьма отличалось от тех, которые он обычно писал родителям. Адресовал он его матери, рассчитывая, наверное, найти у нее больше понимания, чем у отца.
«Большое спасибо за куст сирени. Он доставил мне много радости. Я был бы еще больше рад, если бы мои усилия наладить взаимопонимание между моей женой и семьей не потерпели бы полный крах. Уверяю вас, что моя жена искренне желает исправить свои недостатки, ничтожные и безобидные недостатки, о которых она знает сама. Вы же со своей стороны, к моему огорчению, не стараетесь ни простить их, ни понять особенностей характера Паулины. Когда же я обнаружил, что вам оказалось достаточно жалких и лживых старушечьих сплетен, чтобы предъявить ей столь ужасные обвинения, как это было сделано сегодня утром, и свести на нет все мои попытки и попытки Паулины наладить взаимоотношения, то я задался вопросом, не лучше ли вообще прекратить всякие отношения между Паулиной и вами. У Паулины действительно импульсивный, несдержанный и резкий характер. Но в глубине души она добра и по-детски непосредственна. Даже при всем желании она не сможет быстро и кардинально измениться. Но вам ее поведение не нравится. Ну что ж, отныне она не желает больше нарушать ваш мир и спокойствие, хотя ее ревнивое сердечко и преисполнено любви и восхищения к вам. У меня нет ни малейшего желания продолжать объяснять — к сожалению, безуспешно — характер моей жены, поскольку вы не даете себе труда получше ее узнать… Короче говоря, я предлагаю вам вычеркнуть из семейной книги вашу строптивую невестку и довольствоваться более уживчивым зятем (мужем Ханны). Мы оба, Паулина и я, от всей души желаем вам, мои дорогие родители, спокойствия и счастья. Заканчиваю свое письмо с болью в сердце, иначе быть не может, пока женщина, которую после долгих раздумий я выбрал в жены и которую, несмотря на ее недостатки, я люблю и уважаю, вас раздражает и омрачает вашу жизнь. Паулина готова пойти на эту уступку ради вашего спокойствия. Если вы, как я опасаюсь, действительно этого хотите, она смирится с добровольным изгнанием из вашей семьи и останется рядом со своим мужем…» [121]
121
Шух В. Письма родителям. 1882–1906 годы.
Доктор Вилли Шух, изучавший творчество Штрауса, относит это письмо к 1896 году. Если оно было написано в конце 1896 года, Паулина была в это время беременна. Возможно, этим отчасти и объясняется обиженный тон письма. Как и большинство семейных ссор, эта ссора была улажена, и Штраус потом продолжал писать родителям теплые дружелюбные письма. (Его отец прожил еще девять лет.) Однако Франц так и не полюбил Паулину.
Единственный ребенок Штрауса родился 12 апреля 1897 года. [122] Беременность протекала у Паулины тяжело. Ребенок родился позже срока. Врач ошибся, предсказывая двойню. Паулина испытывала сильные боли. Жизнь ее была в опасности, но от Штрауса этот факт скрыли. В последние дни перед родами он был на гастролях. Сообщение о рождении сына он получил в Штутгарте. Дата рождения совпала с первой годовщиной со дня смерти Риттера. Поэтому он дал своему сыну два имени: Франц — в честь отца и Александр — в честь своего друга. Штраус был вне себя от радости. Он обожал ребенка и гордился Паулиной, «героически» перенесшей муки. Ее первые слова, когда она очнулась от наркоза, были: «Доктор, не хотите ли коньяку?» «Как хозяйка дома, она в первую очередь подумала о враче, а не о себе», — писал Штраус. [123]
122
Козима прислала поздравительную телеграмму со словами: «Наставляй, но не будь Заратустрой. Предлагаю свои услуги в качестве гувернантки».
123
Письмо родителям от 16 апреля 1897 года.