Рихард Штраус. Последний романтик

Марек Джордж

Во время гастролей, из-за которых его не было дома во время родов Паулины, Штраус исполнил свое новое сочинение «Энох Арден». Это мелодрама для декламации и рояля. Поэма Теннисона читается в сопровождении музыки, характеризующей всех героев: самого Эноха, его соперника и Анни Ли, «маленькую жену обоих». В музыкальном отношении сочинение не представляет большого интереса. В свое время оно пользовалось немалым успехом, главным образом потому, что поэму читал сам Эрнст фон Поссарт, выдающийся актер, в ту пору директор Мюнхенского оперного театра, начальник Штрауса. [124]

124

В 1910 году Поссарт играл в Нью-Йорке в ряде репертуарных пьес. Он был великолепным Яго, Шейлоком и Мефистофелем.

Важнейшими

работами Штрауса второго мюнхенского периода были три симфонические поэмы: «Тиль Уленшпигель», «Так говорит Заратустра» и «Дон Кихот». Кроме поэм, за три года Штраус написал также ряд песен, в их числе известную «Сон в сумерки». Тот факт, что у Штрауса в те годы было мало времени для сочинения музыки, а также сложность этих трех симфонических поэм убедительно доказывают, что, если у Штрауса появлялась идея, он мог создавать музыку с удивительной быстротой. Все три поэмы различны по настроению и эмоциональности. Каждая передает определенную поэтическую идею, которую композитор стремился донести до слушателя. Каждая — пример «музыки как средства выражения». На мой взгляд, самой удачной из трех поэм является «Тиль Уленшпигель», наименее удачной — «Заратустра». «Дон Кихот», хотя и не достиг популярности «Тиля», «Смерти и просветления» и «Заратустры», — сочинение смелое, в общем, пожалуй, самое стоящее среди оркестровых произведений Штрауса.

Две из этих поэм написаны в комедийном жанре. И как композитор-комик — если понимать под этим термином не только художника, способного создавать веселые и смешные произведения, но и выражать в легкой, непринужденной манере серьезные мысли, — Штраус достиг больших высот. Он мог вдруг отпустить шутку, даже грубоватую, остроумно используя в музыке какое-нибудь неожиданное приспособление, вроде ветрогона или детской погремушки. Но он владел и трудным искусством подвести нас к пониманию происходящего через «тихую улыбку», говоря словами Карлейля. Штраус не был сатириком. Он не обличал «вопиющих пороков и недостатков общества», что Вольтер считал истинной комедией. (За исключением, может быть, оперы «Нужда в огне», он никогда не высмеивал немцев или Германию своего времени.) Он был скорее приватным юмористом и как таковой подарил нам свои лучшие музыкальные образы, на три четверти веселые, на четверть грустные, как Тиль, Дон Кихот, Маршалин и Зербинетта. Тогда разве не странно, что этот ироничный немец мог погасить в себе чувство юмора и, пытаясь привнести в музыку философию или в философию музыку, создал произведение, прославляющее Ницше? Огромная разница в мотивированности (если можно так выразиться) разделяет «Тиля» и «Заратустру».

Тиль Уленшпигель — фигура, которая в том или ином обличье существует в литературе многих народов. И называется ли он Pelele у испанцев или H^ary J^anos y венгров, является ли слугой двух итальянских господ или цирюльником из Севильи, повсюду этот образ — символ хитрости. Он был придуман потому, что в нем была потребность: он доказывает, что простак превосходит образованного, бедняк умнее богача, нищий бродяга способен перехитрить сановника, лжец часто говорит правду, и тот, кто дерзок, вооружен лучше. Все это настолько очевидно противоречит правде жизни, что появление такой легенды было неизбежно. На радость простым людям и к раздражению сильных мира сего.

Что касается прототипа Тиля, то на этот счет единого мнения не существует. Обычно считается, что этот шут, который мог сойти с полотна Брейгеля, был родом из Голландии, где он якобы жил в XIV веке. Легенды о его приключениях ходили по немецкоязычным странам в XVI веке и совпали по времени с растущим протестом крестьян и рабочих против государства и церкви. Eulenspiegel в переводе с немецкого означает «зеркало совы». Является ли сова в этом случае символом мудрости, а зеркало — отражением недостатков человека, — неизвестно. Под именем Howleglass, или Owlglass, этот шут появляется в английской литературе XVI века.

Тиля называют «Schalk». Это не совсем «проказник», не совсем «шут» и не совсем «повеса», а сразу все вместе. Он бродил по стране, появляясь на ярмарках и деревенских сходах. Пакостил богачам, подшучивал над священниками, надувал торговцев, проказничал с молодоженами и всюду, где появлялся, устраивал смуту. Иногда разрешал споры, как, например, в том случае, когда сельчане не могли установить, сколько же их на самом деле, потому что тот, кто считал, забыл из скромности включить себя. Тиль подошел и решил проблему, включив себя. Он был также немного философом. Говорил, что когда спускаешься под гору, тебе грустно, потому что невольно думаешь о том, что обратно придется тащиться наверх. А когда взбираешься в гору, улыбаешься, зная, что в следующий раз пойдешь вниз. Тиль мог ответить на вопросы, сколько песчинок на берегу и сколько дней прошло с момента сотворения мира. При дворе в Гессене он выдал себя за известного художника и получил заказ на портрет герцога. В положенное время принес чистый холст и сказал герцогу, что картину могут видеть только законнорожденные. (Сразу вспоминается сказка о платье короля.)

Немецким детям Тиль известен так же хорошо, как английским — Алиса Льюиса Кэрролла. Штраус был знаком с Тилем с детства. Ему так нравился этот персонаж, что одно время он даже собирался написать на эту тему оперу, и дело дошло уже до набросков либретто. Но потом он изменил свое решение в пользу симфонической поэмы, которая после «Смерти и просветления» потребовала совсем другого темпа: вместо медленных шагов, уместных в комнате больного, Штраус теперь выделывал курбеты.

«Тиль», на мой взгляд, — блестящее сочинение, которое пополнило сравнительно бедный ряд удачных произведений комедийного жанра. По крайней мере, здесь нет напыщенности, философского пустословия, почти нет банальностей. Музыка мелодична и проста, несмотря на несусветный грохот, который устраивает Тиль, когда носится по рынку и бьет посуду. Форма рондо как нельзя лучше отвечает целям произведения. Поэма не растянута и не слишком коротка. Ее эпизоды разнообразны и неизменно забавны. Вот Тиль, переодетый священником, произносит музыкальную проповедь, такую же сальную, как одна из речей Тартюфа, вот он «пылает от любви», напевает народную песенку. И так далее, пока его не ловят. Его судят, выносят приговор, вздергивают на виселице. Но даже перед смертью он находит в себе силы поиздеваться над палачами. Наконец слышится его последний вскрик. Все это так ярко обрисовано, что кажется, все эти события происходят у нас на глазах. Одним словом, «Тиль» — это очаровательный и веселый шедевр.

Бетховен говорил, что музыка может быть большим откровением, чем философия. Но может ли музыка передать философию? Нелегко решиться на отрицательный ответ, ибо нельзя ставить пределы для искусства. Но попытка передать мыслительный процесс, выразить звуками специфическую философскую систему или конкретное философское учение обречена на провал. Музыка не способна переводить. Прямой перевод дидактики на язык эмоций невозможен. В лучшем случае такая музыка должна сопровождаться пояснительным текстом. Взяв за основу философское учение Ницше, его убеждения, Штраус создал сочинение, которое не смогло стоять на собственных ногах.

Ницше не относится к числу легко доступных для понимания авторов, а «Заратустра», наверное, — наименее понятная из его работ. Ницше был во многом не понят, а гитлеровскими идеологами не понят сознательно. Его Сверхчеловек — это не безмозглый фанатичный воитель, вооруженный до зубов. Это — человек, который благодаря воспитанию, образованию, упорным размышлениям и жесткому эгоизму поднимается над посредственностью и ортодоксальностью. Его путь ведет за грань добра и зла. И чтобы идти по этому пути, дозволены все средства. Для достижения высокой цели должны быть уничтожены такие «слабые» институты, которые защищают священные права человечества. Должно быть уничтожено христианство, ликвидирована демократия, «эта мания считать головы».

«Идеи Ницше были развенчаны всеми сторонниками респектабельности, однако он остается важной вехой в истории современной мысли и вершиной немецкой прозы», — писал Вилл Дурант в «Истории философии». Самым блестящим образцом его художественного творчества является поэма в прозе «Так говорил Заратустра». В ней Ницше облачает идеи в красочные языковые одежды. Его поучения подобны песне, его теории — целая поэма.

Как только Штраус берется за невыполнимое, он терпит неудачу, да еще и становится претенциозным, но стоит ему вдохновиться поэтической образностью языка Ницше, как ему удается и язык музыки. Он отрицал, будто бы хотел «написать философскую музыку или изложить великое творение Ницше средствами музыки», и утверждал, что поэму следует рассматривать как «дань моего уважения гениальности Ницше». И тут же, противореча самому себе, добавлял: «Я скорее пытался выразить музыкой идею эволюции человеческого рода с момента его появления, через разные фазы его развития, с точки зрения как религии, так и науки, и показать его приход к идее Ницше о Сверхчеловеке». [125] Но у Штрауса была манера говорить одно, а иметь в виду другое. Иногда он весьма капризно опровергал программность своего сочинения после того, как первоначально объявлял о ней.

125

Заметки, написанные для первого исполнения поэмы в Берлине.