Рихтер и его время. Записки художника
Шрифт:
Но при всех чудесах, при всех превращениях времени, при всем этом колдовстве есть тут что-то от обмана, правда, обаятельного, но все же обмана. И переполненный зал в чем-то остается пустым. И пустым он остается, наверное, в главном. Ведь в зале нет актеров. В зале только плененные тени и всегда готовое к повторам законсервированное вдохновение. Нет, коли уж мерить искусство орфеями, кино уступило бы театру, пусть немного, но уступило бы.
Итак, кино ворвалось в жизнь и сразу покорило чувства.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов в Одессе кроме «Мадам Баттерфляй» шли фильмы с участием Макса Линдера и экранизация романа Майн Рида «Всадник без головы». Возможно, показывались и другие картины, но Рихтер упоминает лишь эти. С этого все и началось. Кино со временем стало для Рихтера серьезнейшим из искусств, совсем лишенным того оттенка развлекательности, что делает его доступным для всех без исключения.
Ведь дело тут не только в достоинствах картин, но и в том, кто эти картины смотрит, как смотрит и что в них видит…
Глава шестая
Настало время учебы.
В 1923 году Рихтер поступил в немецкую школу, где проучился семь лет.
Предметы его совсем не интересовали. Он хотел знать лишь то, что хотел, к остальному, навязанному, имел чувство все нарастающего протеста. Иногда он совсем бросал заниматься. Он как-то незаметно для всех стал свободно и хорошо играть на рояле и теперь вместо приготовления уроков целыми днями сочинял музыку или просто импровизировал. А то вдруг бросал и это и запирался в своей комнате. Что он делал там? Он сочинял драмы…
Их появилось несколько в те годы. Вот некоторые: «Карл и Маргарита», «Мушка» и «Дора». Судьба сохранила только «Дору», остальное пропало.
Пройдемся теперь по зимней Одессе двадцатых годов. Оттепель. Снегопад скрывает следы запущенности и неряшества. И город за какие-то два-три часа стал чист и наряден. Фонари, провода, ограды, каждая ветка словно обведены широкой мохнатой кистью, и от этого вокруг как будто теснее. И все кажется ближе.
Темнеет. Сумерки здесь синие. Но только зажгут фонари – все сейчас же делится на два. На белое и черное.
Трамвая в такой снегопад не дождешься. Но и пешком тут рукой подать. Нам лучше дворами. Прямее и ближе. Через подворотню к дровяным складам, потом мимо лавок, вдоль кирпичной стены, за угол, через сквер – вот и начало нашей улицы. Теперь только прямо. Мимо кирхи и дальше. Вот подворотня с бело-красным витражом, следующая – с дровами, а вот и четыре окна на первом этаже. Они ярко освещены. Нам как раз сюда.
Дверь, обитая клеенкой, стертая каменная ступенька, звонок… Слышите? Нам открывают.
За порогом тепло и пахнет печеньем. Сейчас нас будут знакомить…
Гостиная. Вместо мебели темные следы на обоях. Рояль задвинут в угол и кажется маленьким. На нем веер программ. Возьмем вот эту, с края. Твердый прямой почерк: «Дора». Драма в восьми частях и пятнадцати картинах». Так…
Но куда же нам сесть?
Надо сказать, что к этому времени относятся первые серьезные сочинения Святослава Рихтера: Соната-фантазия и опера «Бэла». Либретто к ней отсутствовало, и он сочинял, пользуясь текстом Лермонтова.
Вскоре была написана еще одна опера: «Тщетное избавление, или Ариана и Синяя борода». Здесь уже чувствовалось влияние времени, чувствовался Пуччини!
Одновременно он сочинил довольно много романсов и танцевальных пьес…
Из воспоминаний Святослава Рихтера:
«…Очень много читал с листа. И не только фортепьянную музыку, а разную. Всегда привлекала опера. Была страсть – покупать клавиры опер. Из них даже составил целую библиотеку, насчитывающую свыше 100 томов. Начал с Верди, затем увлекся Вагнером. Все играл, запоминал, играл без конца… Думаю, что многим обязан этой игре оперной литературы.
Постепенно стал играть и фортепьянные пьесы».
И все же у него пока не было учителей, были скорее друзья. Уже несколько лет прошло, как познакомился он с Тюнеевым, превосходным музыкантом, человеком одаренным, образованным, обаятельным, но резковатым и едким на слово.
Из воспоминаний Святослава Рихтера.
«Он много мне дал. Человек он был интересный. Разговаривал весьма странно – у него передергивались щеки. Вспоминаю четверги у Тюнеева, музицирование. На одном из таких домашних вечеров я играл даже сонату Листа, а с одной из учениц отца – “Domestica” Рихарда Штрауса и Восьмую симфонию Брукнера».
Так вот: несмотря на разницу в возрасте, с Тюнеевым молодого Рихтера связывала дружба. Их отношения не походили на отношения учителя и ученика. Однако учиться все-таки было надо. Накопилось много сочинений, возникали трудные вопросы, и решили сделать еще одну, последнюю попытку начать профессиональные занятия.
Для уроков по композиции Тюнеев порекомендовал опытного педагога – Сергея Дмитриевича Кондратьева.
Это был человек одинокий и замкнутый, с тяжелым характером, подозрительный. Он происходил из семьи видного чиновника царской России и теперь постоянно ждал репрессий.
Он сторонился людей, и его окружали лишь те немногие, кому он полностью доверял. Страдал припадками ипохондрии, был мнителен и постоянно считал себя больным. Окружающим приходилось серьезно заботиться о нем. Наверное, он раздражал людей, но его природный ум и воспитание все же вызывали сочувствие. Его старались понять, оправдать, ну, словом, прощали.
Между тем он до того боялся быть на виду, что избегал всякой работы, кроме нескольких частных уроков, которые давал по рекомендациям. Это и составляло весь его доход.