Рим и Карфаген. Мир тесен для двоих
Шрифт:
После столь жестокого приказа все замерли, словно топор был занесен у каждого над головою, и молчали скорее от ужаса, чем из самообладания. Но, когда из разрубленной шеи хлынула кровь, все стоявшие дотоле, как бы потеряв дар речи, словно очнулись от чар и дали вдруг волю жалости, слезам и проклятиям. Покрыв тело юноши добытыми им доспехами, его сожгли на сооруженном за валом костре и устроили похороны с такой торжественностью, какая только возможна в войске; а Манлиев правеж внушал ужас не только в те времена, но и для потомков остался мрачным примером суровости».
Существовала в римском военно-уголовном законодательстве еще одна жуткая традиция, именуемая децимацией. Суть ее состояла в наказании смертной казнью по жребию каждого десятого при коллективных преступлениях и в случае ненахождения виновного. Самый
Плутарх пишет:
«Красс вновь вооружил разбитые части, но потребовал от них поручителей о том, что оружие свое они впредь будут беречь. Отобрав затем 500 человек – зачинщиков бегства – и разделив их на 50 десятков, он приказал предать смерти из каждого десятка по одному человеку – на кого укажет жребий. Так Красс возобновил бывшее в ходу у древних и с давних пор уже не применявшееся наказание воинов; этот вид казни сопряжен с позором и сопровождается жуткими и мрачными обрядами, совершающимися у всех на глазах».
Децимация применялась редко, потому что мужество никогда не покидало римлян, и случай с легионерами Красса – исключительный. Гораздо чаще римляне, не задумываясь, жертвовали своей жизнью, причем даже не по необходимости, а следуя велению души либо подчиняясь сомнительным предсказаниям прорицателей.
Во время Латинской войны, когда произошел «Манлиев правеж», как рассказывает Ливий, «обоим консулам было во сне одно и то же видение: муж, более величественный и благочестивый, чем обычный смертный, объявил, что полководец одной стороны и войско другой должны быть отданы богам преисподней и матери земле; в каком войске полководец обрек в жертву рати противника, а с ними и себя самого, тому народу и той стороне даруется победа. Консулы рассказали друг другу о своих сновидениях и решили принести жертвы как для отвращения гнева богов, так вместе с тем и для исполнения одним из консулов воли рока, если гадания по внутренностям будут согласными со сновидениями.
Когда ответы гаруспиков подтвердили невысказанную, но уже укрепившуюся в душах консулов уверенность, они призвали легатов и трибунов и, дабы во время боя добровольная смерть консула не устрашила войско, открыто объявили о воле богов; после того они уговорились между собою, что ради народа римского обречет себя в жертву тот из консулов, на чьем крыле римское войско начнет отступать».
Под натиском латинов дрогнуло левое крыло римлян, которым командовал консул Публий Деций. В общем-то ничего страшного не произошло – просто гастаты, первая линия римского строя, не выдержав натиска, отошли к принципам, занимавшим вторую линию, а третья линия, состоявшая из опытных триариев, вообще не вступала в дело. Тем не менее консул без лишних раздумий вскочил на коня и бросился в самую гущу врагов. Он погиб, но враги были повержены. Вещий был сон или нет, однако против фанатиков устоять трудно.
Еще один пример самопожертвования, весьма сомнительного с точки зрения целесообразности. В 362 году до н. э. в Риме произошло землетрясение. Прямо посреди форума возникла большая трещина; народ в страхе бросал в бездонную пропасть все, что было ценного в городе, чтобы умилостивить богов. Марк Курций, «юный и славный воин», в полном вооружении и с конем, убранным со всей пышностью, бросился в пропасть. Очередной подземный толчок соединил края разверзнувшейся земли.
В честь храброго воина назвали Курциево озеро – римляне умели чтить своих героев, они делали все, чтобы ни один достойный поступок не остался незамеченным. Это и было одной из причин, побуждавших граждан совершать подвиги. Римляне разработали целую систему поощрений и наград: материальных и моральных. Заслуженные легионеры получали повышенное жалованье. Воин, первым взошедший на крепостную стену, получал стенной венок; ценной наградой считался венок за спасение гражданина во время битвы. И конечно, пределом мечтаний любого военачальника была возможность прокатиться по улицам родного города в триумфальной колеснице.
Жизненный путь римлянина был чем-то сродни пути самурая, – то есть являлся подготовкой к смерти. Прощание с покойным весьма походило на подведение итогов всей его жизни и было весьма действенным агитационным мероприятием.
«Так, когда умирает кто-то из знатных граждан, прах его вместе со знаками отличия относят в погребальном шествии на площадь к так называемым рострам, где обыкновенно ставят покойника на ноги, дабы он виден был всем: в редких лишь случаях прах выставляется на ложе, – описывает печальную процедуру Полибий. – Здесь пред лицом всего народа, стоящего кругом, всходит на ростры или взрослый сын, если таковой оставлен покойным, или же кто-нибудь другой из родственников и произносит речь о заслугах усопшего и о совершенных им при жизни подвигах. Благодаря этому в памяти народа перед очами не только участников событий, но и прочих слушателей живо встают деяния прошлого, и слушатели проникаются сочувствием к покойнику до такой степени, что личная скорбь родственников обращается во всенародную печаль.
Затем после погребения с подобающими почестями римляне выставляют изображение покойника, заключенное в небольшой деревянный киот, в его доме на самом видном месте. Изображение представляет собою маску, точно воспроизводящую цвет кожи и черты лица покойника. Если умирает какой-либо знатный родственник, изображения эти несут в погребальном шествии, надевая их на людей, возможно ближе напоминающих покойников ростом и всем сложением. Люди эти одеваются в одежды с пурпурной каймой, если умерший был консул или претор, в пурпурные, если цензор, наконец – в шитые золотом, если умерший был триумфатор или совершил подвиг, достойный триумфа. Сами они едут на колесницах, а впереди несут пучки прутьев, секиры и прочие знаки отличия, смотря по должности, какую умерший занимал в государстве при жизни. По-дошедши к рострам, все они садятся по порядку на кресла из слоновой кости. Трудно представить себе зрелище более внушительное для юноши честолюбивого и благородного, – восторгается Полибий. – Неужели в самом деле можно взирать равнодушно на это собрание изображений людей, прославленных за доблесть, как бы оживших, одухотворенных? Что может быть прекраснее этого зрелища?
Далее, мало того что оратор говорит о погребаемом покойнике; по окончании речи о нем он переходит к повествованию о счастливых подвигах всех прочих присутствующих здесь покойников, начиная от старейшего из них. Таким образом непрестанно возобновляется память о заслугах доблестных мужей, а через то самое увековечивается слава граждан, совершивших что-либо достойное, имена благодетелей отечества становятся известными народу и передаются в потомство. Вместе с тем – и это всего важнее – обычай поощряет юношество ко всевозможным испытаниям на благо государства, лишь бы достигнуть славы, сопутствующей доблестным гражданам. Сказанное подтверждается нижеследующим: многие римляне, чтобы решить победу, добровольно выходили на единоборство; немало было и таких, которые шли на явную смерть, на войне ли за спасение прочих воинов, или в мирное время за безопасность отечества. Далее, иные власть имущие в противность всякому обычаю или закону умерщвляли родных детей, потому что благо отечества ставили выше самых тесных кровных связей».
Одного лишь патриотизма было, конечно, мало, чтобы побеждать врагов, которых у Рима было великое множество. Нужна была хорошо организованная армия; и здесь народ-воин преуспел немало. Вместо трудноуправляемой неповоротливой греческой фаланги, которой требовалась ровная местность, римляне изобрели новую тактическую единицу – легион. Что же он из себя представлял? В разные исторические периоды количество воинов в легионе было различным: во времена императора Августа оно достигало 7 тысяч человек; самыми малочисленными были легионы Цезаря – обычно они не превышали 3–4 тысяч человек (впрочем, и с такими легионами Цезарь воевал успешно).
А каким был римский легион во время Пунических войн? Его численный состав можно найти у Полибия: он определялся «в 4200 человек пехоты, или в 5 тысяч, если предвидится более трудная война». Каждому легиону придавался отряд конницы в 300 человек. Основу римской тактической единицы составляла тяжеловооруженная пехота, набиравшаяся из состоятельных граждан. В составе легиона они разделялись на три разряда – гастаты, принципы и триарии.
Гастаты выстраивались в первой линии легиона. Это были самые молодые воины, вооруженные мечом, двумя дротиками (метательными копьями), имевшие защитные доспехи.