«Рим, конечно Рим», или «Итальянское танго»
Шрифт:
— Спасибо демократам, что дали на старости лет настоящую жизнь посмотреть, да ведь и жизнь не простая штука… Наша докторша Татьяна Леонтьевна после «Дикой розы» весь поселок обегала. Там Веронику Кастро похитили, ну, эту — Розу. И все старухи влежку — никакого валокордина и нозепама не напасешься…
Бабушка, коротко повыспросив у внучки про Италию, с интересом перешла к своим проблемам. Оказалось, что чужеродные Луисы, Хулио, Альберто и Эстебаны стали здесь такими же реальными персонажами, как алкаш Фомка Козловский, терроризировавший нецензурным пением все участки. «Мне сегодня хорошо, мне сегодня весело: моя милка мне на х… бубенцы повесила!» нагло распевал он в праздники, пренебрегая патриотическими песнями.
— На прошлое лето пожаловаться не могу. Одних огурцов тысяч
— А что, наши цветы все идут? Ведь теперь в Москву столько импортных завезли — красота! Розы — на метровых ногах и любых расцветок. У них ведь там теплицы огромные и все на компьютерах.
— А здесь на своем горбу, — то ли с гордостью, то ли с горестью сказала бабка. — Гладиолусы сырость съела, гиацинты обмельчали, подмерзли, что ли. Стебли тонкие, еле-еле соцветия держат. Ты бы мне оттуда хоть какой-нибудь цветок привезла, как у этих, что в киосках торгуют. Семян-то сейчас навезли полно, только редко из них что выходит.
— Природные условия у нас другие: «зона рискованного земледелия»… В Италии этих гиацинтов — как у нас клевера. Правда, правда! А цветы мы с тобой хорошие обязательно посадим. Я ведь пока здесь жить буду.
— Как «пока», — лето, что ли? Мать намекала, что Филимон тебе квартиру подыскивает, но говорит, планы у тебя пока не ясные. — Бабушка поставила персональную Кристинину чашку с медвежонком на боку, уцелевшую ещё из детского набора, и пододвинула тарелочки с пирожками. — Ешь, ешь, твои любимые, с яблочным повидлом и черникой. Черничные пироги меня ещё свекровь печь научила, мол, старинный семейный рецепт. И уж больно мудреный — возле теста даже шуметь нельзя. Оно и сквозняков боится, и перегреву… Я теперь по-своему делаю.
— Вкусно. Люблю, когда начинки много. Как это она у тебя не протекает? — задумчиво рассмотрела Кристина пирожок и тут же спросила. — Ба, расскажи про деда, что расстреляли. Ну, мужа твоего, Алексея Карповича.
— Чего ты вспомнила? Реабилитированный он, все документы есть. Еще при Хрущеве выдали.
— А фамилия его какая? Павлухин — это ведь от твоей свекрови? А её муж кто был?
— Ерунда это все, внучка. В те годы много клеветали и многого боялись, фамилии, созвучные дворянским, скрывали. А теперь наоборот — все, оказывается, князья и графья, Голицыны да Юсуповы. Бородки отпустили и в своем дворянском собрании заседают… Прадед твой был человек интеллигентный, мягкий, царство ему небесное. Да я его и знала-то совсем немного, а потом, когда мужа сослали, как родственника врага революции возненавидела. Сам свекор к тому времени уже покоился на старом московском кладбище. И фамилия под крестом выбита — Шереметьев. Только зря все это, ошибка! Совпадение — и больше ничего! Уж сколько я по начальству ходила, доказывала, говорят: «Вы что, гражданочка, не доверяете компетентности наших органов?..» Будет прошлое ворошить. Ты лучше мне свои планы опиши на что теперь замахиваешься?
— Во-первых, на диплом о высшем образовании. Хочу переводчицей стать и ещё какую-нибудь деловую специальность получить — вроде менеджера, секретаря… Но это уже чуть позже… — Кристина замялась, не зная, посвящать ли бабушку в её прогнозы на материнство.
— Значит, моды показывать больше не будешь? А иностранцам откажешь от ворот поворот? Что так, все, наоборот, туда рвутся. — В бодром тоне Кристины Анастасия Сергеевна почуяла что-то неладное.
— У каждого свое. Мое счастье, видать, здесь. Значит, буду искать. И знаешь, — Кристина обняла бабушку и шепнула в её шерстяную, пропахшую дымом, линялую кофту. — Я тебе скоро правнучка принесу…
После долгих оханий и всхлипов бабушка успокоилась и даже стала уговаривать Кристину верить в светлое будущее. Привела примеры из двух сериалов, где намучившиеся героини все же одевали подвенечное платье, предъявив рожденных в гордом одиночестве сыновей своим любимым. И детишки, уже подросшие и очаровательные, оказывались очень кстати в счастливой молодой семье.
Прошло два дня. Кристина вздрагивала от каждой останавливавшейся поблизости машины. Но Геннадий не появлялся. Она приняла твердое решение деликатно отказать ему и старательно «накачивала» негодование — уж очень была похожа внезапная вспышка страсти русского богача на неожиданные симпатии лже-Стефано, вытащившего из своего пруда озябшую нимфу. Но то, что Геннадий так легко отступился от своих намерений, несколько обижало. Порой казалось даже, что опять проморгала она сдуру нечто ценное. Нельзя же теперь, в самом деле, в каждом разбогатевшем гражданине РФ видеть мафиози, а в любом мужчине, признающемся в нежных чувствах, подозревать корысть?
Кристина пребывала в растерянности. Новый стиль жизни матери казался ей не менее противным, чем прежнее нищенское пуританство. Здесь, в деревянном доме бабушки она хотела вернуть себе уверенность в том, что наметила правильную перспективу: учиться, стать переводчиком, обставить свою маленькую квартирку, в которую можно будет принести из роддома «бамбино». Независимость, достоинство и профессионализм. А за ними честная карьера, хорошие заработки и, наверно, далеко-далеко, у самого горизонта, тот день, когда прикатит она в Рим с очень влиятельной делегацией. Элегантная, строгая и обаятельная синьора Ларина. И где-нибудь на приеме или банкете, а может быть, ночью, у фонтана Треви, встретит знакомый взгляд. Санта будет весел и разговорчив, хвастаясь своими детишками и научными достижениями. А она прост скажет: «У меня тоже есть сын — Рома»… Кристи решила, что назовет ребенка только так, независимо от пола: Роман или Романа — все равно. Это единственное, что достанется ему от отца. А может, ещё — черные кудряшки, дерзкий взгляд, ямочка на подбородке? Кристина улыбалась, представляя довольно взрослого и очень красивого паренька, которого не стыдно будет предъявить Санта-Роме… Только вот никакой муж рядом с ней в воображаемом будущем не мелькал. Да и не нужен он, ни к чему.
Поначалу у бабушки Кристина ходила гордая, — в старых сапогах, растянутом линялом свитере и школьном ещё пальто, ставшем совсем кургузым. Потом прикатили маман с Филом и устроили трам-тарарам.
— Генка так убивается, с американцами контракт порвал. А там миллионов на десять зелеными. — С испугом докладывал Филимон, почему-то озираясь.
Но Кристина оставалась непреклонна:
— Пусть до осени ждет.
— А что осень-то? С пузом под венец? И в свадебное путешествие не поедешь… — огорчилась Алла Владимировна.
— Мам, я же тебя просила! — значительно смотрела на неё дочь и Алла умолкла. Правда, не надолго, находя все новые аргументы в пользу незамедлительного бракосочетания.
Когда благодетелей удалось выпроводить в Москву, Кристина почувствовала себя победительницей: впервые устояла она перед искушением. А ведь Геннадий далеко не Эдик, да и стать хозяйкой его дома, спутницей в его престижных маршрутах — большая честь.
Но нет! Не продается Кристина Ларина, и не одна теперь — с малышом, крохотным кусочком плоти, пробивающимся сейчас изо всех сил к жизни. Там, внутри, в теплой материнской утробе, он одобряет её, завися целиком от её силы и стойкости. — «Ничего, милый, ничего! Мы будем очень счастливы…» обещала Кристина, гладя ладонями живот и щурясь на теплое солнышко.
Все вокруг бурно рвалось навстречу лету — зеленело, набухало, готовилось к цветению и плодородию. Кристина чувствовала себя частью общего торжества, вдохновляясь верой в победу.
А через день сменилась погода: пошли с севера гряды серых тяжелых туч, застучал, зашумел по крыше дождь, разгулялся ветер, зло мотая голые, такие беззащитные сейчас ветки яблонь. И засосала грусть-тоска. В доме сыро, натопленно-душно. Пахнет старым рваньем, тлеющим на чердаке. Тускло отражают свет абажура щербатые чашки в шкафчике, знакомые с детства, а вместо чая заварена огородная мята. По телевизору визги и всхлипы каких-то новых программ по поводу недели высокой моды, автосалонов, мебельных магазинов и обалденных туристических круизов. Улыбаются с борта белоснежного теплохода, жуют лангуст в ресторанчиках Касабланки, валяются на широких кроватях фирмы Карло Фортини все те же длинноногие куколки с хищным блеском в стеклянно-безумных глазах. И то-то похожее на зависть неудачника начинает нашептывать противные мысли погрустневшей Кристине.