Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
— Перестань, перестань мучить меня!
— Я тебя мучаю?
— Да, ты смеешься надо мной… сейчас я прошу тебя только об одном: не обращай на меня внимания… Я питаю к тебе слабость… но это пройдет, а пока оставь меня в покое.
Он молча выпил второй бокал вина. Я испугалась, что обидела его, и спросила:
— Что с тобой? Ты на меня сердишься?
— Я? Наоборот.
— Если тебе нравится смеяться надо мной, пожалуйста, смейся… я просто так сказала.
— Я вовсе не смеюсь над тобой.
— И если тебе приятно говорить мне гадости, — настаивала я, чувствуя, что желаю одного: без всяких уловок и хитростей малодушно покориться ему, — говори, не стесняйся. Я все равно буду любить тебя, даже сильнее, чем прежде… если бы ты избил меня, я стала бы целовать руку, которую ты поднял на меня.
Он внимательно и как-то странно взглянул на меня, очевидно, мое чувство смутило его. Потом он сказал:
— Хочешь, уйдем отсюда?
— Куда?
— К тебе домой…
Я была в таком отчаянии, что почти забыла причину, вызвавшую это отчаяние; и его неожиданное приглашение, последовавшее в самом начале обеда, скорее меня удивило, чем огорчило. Рассудком я понимала, что вовсе не любовь, а смятение, рожденное моими словами, заставляет его поскорее покончить с обедом.
— Тебе не терпится поскорее избавиться от меня, не так ли?
— Как ты догадалась? — спросил он.
Но эти слова, чересчур жестокие, чтобы быть правдой, неизвестно почему ободрили меня. Я ответила, опустив глаза:
— Есть вещи, которые говорят сами за себя… давай только кончим обед… а тогда пойдем.
— Как хочешь… но я опьянею.
— Можешь пьянеть… мне же лучше.
— А вдруг мне станет плохо… и тогда вместо любовника у тебя на руках окажется больной, за которым еще придется ухаживать.
Прикрыв ладонью его бокал, я имела неосторожность обнаружить свой страх.
— Тогда не пей.
Он рассмеялся и сказал:
— Вот ты и попалась.
— Почему попалась?
— Не бойся… От такого пустяка мне не будет плохо.
— Я ведь о тебе же беспокоюсь, — смиренно произнесла я.
— Обо мне беспокоишься… ах-ах-ах!
Он по-прежнему подшучивал надо много. Но в насмешках его было столько обаяния, что они меня мало задевали.
Он спросил:
— А ты почему не пьешь, скажи-ка?
— Не люблю вина… а потом после одной рюмки я пьянею.
— Ну так что же? Будем оба пьяные.
— Но пьяная женщина выглядит просто отвратительно… я не хочу, чтобы ты видел меня пьяной.
— Почему?.. Что же здесь отвратительного?
— Не знаю… Противно смотреть, как женщина качается, говорит глупости, делает неуклюжие движения… даже жалко становится… я и так жалка, я это знаю, и знаю, что ты тоже считаешь меня жалкой… А если я выпью и ты меня увидишь пьяной, то потом никогда больше не сможешь смотреть на меня без отвращения.
— А если бы я приказал тебе пить?
— Тебе, вероятно, хочется унизить меня, — сказала я грустно, — единственным моим достоинством является то, что меня нельзя назвать неуклюжей… ты действительно хочешь, чтобы я лишилась и этого достоинства?
— Да, я хочу, — порывисто сказал он.
— Не знаю, какое тебе от этого удовольствие, но если ты так хочешь, налей мне вина. — И я протянула свой бокал.
Он посмотрел на бокал, потом на меня и вновь разразился смехом.
— Я пошутил, — сказал он.
— Все-то ты шутишь.
— Итак, ты утверждаешь, что тебя нельзя назвать неуклюжей? — начал он снова после минутного молчания, внимательно глядя на меня.
— Во всяком случае, так говорят.
— Значит, по-твоему, и я так думаю?
— Откуда я знаю, что ты думаешь?
— Давай выясним… что, по твоему мнению, я о тебе думаю и какие чувства к тебе питаю?
— Не знаю, — тихо сказала я, объятая страхом, — конечно, ты не любишь меня так, как я тебя люблю… пожалуй, я нравлюсь тебе, как может мужчине нравиться женщина, которая недурна собой.
— Ах, так ты воображаешь, что недурна собой?
— Да, — с гордостью подтвердила я, — я даже знаю, что красива… но что мне пользы от этой красоты?
— Из красоты не следует извлекать пользу.
Мы кончили обедать и осушили по два бокала вина.
— Вот видишь, — сказал он, — я выпил и не пьян. — Но блеск его глаз и беспокойные движения рук противоречили этим словам. Я посмотрела на него, вероятно, с надеждой. Он продолжал:
— Ты хочешь идти домой, а?.. Венера, связанная со своей жертвой…
— Что, что?
— Ничего, одна строка, к слову пришлась… эй, хозяин!
Он всегда вел себя чуть-чуть вызывающе, но умел все обратить в шутку. И теперь он весело спросил у хозяина, сколько с нас причитается, сунул ему в нос деньги, не поскупившись на чаевые.
— Это вам.
Потом выпил остатки вина и последовал за мною.
Мне хотелось как можно скорее дойти до дома. Я знала, что он вернулся ко мне неохотно, знала, что он презирал и ненавидел себя за то чувство, которое против воли погнало его ко мне. Но я надеялась на свою красоту, на свою любовь к нему, и мне не терпелось поскорее сразиться этим оружием с его враждебностью. Я чувствовала, что мною вновь овладела задорная решимость, я верила, что моя любовь победит его отвращение, порыв моей страсти сломит его упорство и он тоже полюбит меня.
Я шла рядом с ним по опустевшей в это послеполуденное время улице.
— Обещай мне, — начала я, — что когда мы придем домой, ты не попытаешься сбежать.
— Обещаю.
— И ты должен пообещать мне еще одну вещь.
— Что именно?
Я колебалась несколько секунд, а потом сказала:
— В прошлый раз все было бы хорошо, если бы ты не смотрел на меня в ту минуту таким взглядом, что мне стало стыдно… обещай мне, что никогда не станешь так на меня смотреть.
— Как «так»?