Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
В ту пору мне казалось, что мои надежды обзавестись семьей рано или поздно должны осуществиться. Каждое утро я садилась в трамвай на площади недалеко от нашего дома. На этой площади среди других зданий виднелось длинное и невысокое строение, примыкавшее к городской стене, оно служило гаражом для автомобилей. В этот час у ворот гаража всегда стоял юноша, который мыл и приводил в порядок свою машину. Он пристально смотрел на меня. Черты его смуглого лица были тонки и безукоризненны, нос небольшой, прямой, глаза темные, красиво очерченный рот и белые зубы. Он был похож на популярного в то время американского киноактера, поэтому я обратила на него внимание и даже приняла его сперва не за того, кем он был на самом деле, потому
— Куда вас отвезти? — спросил он, захлопывая дверцу.
Я назвала адрес одной из мастерских. Голос у него был тихий и приятный, хотя уже тогда я почувствовала в нем что-то фальшивое и манерное.
Он сказал:
— Прекрасно… сейчас мы прокатимся немного… ведь еще очень рано… потом я отвезу вас, куда вы пожелаете.
Машина тронулась. Мы выехали из нашего квартала на пригородную аллею, которая тянется вдоль городской стены, потом поехали по длинной улице мимо маленьких домишек и лавок и выбрались наконец за город. Тут машина помчалась как бешеная по шоссе, с обеих сторон обсаженному платанами. Не глядя на меня и показывая на спидометр, он то и дело говорил:
— Вот сейчас восемьдесят километров… девяносто… сто… сто двадцать… сто тридцать…
Видно, он хотел поразить меня этой скоростью, но я беспокоилась только о работе и боялась, как бы из-за какого-нибудь несчастного случая машина не застряла по дороге. Вдруг он затормозил, выключил мотор и повернулся ко мне:
— Сколько вам лет?
— Восемнадцать, — ответила я.
— Восемнадцать… я думал больше. — В его голосе действительно было что-то манерное. Иногда он понижал его до шепота, будто разговаривал сам с собой или хотел поведать какую-то тайну. — А как вас зовут?
— Адриана… а вас?
— Джино.
— Чем вы занимаетесь? — спросила я.
— Я коммерсант, — не задумываясь ответил он.
— И эта машина ваша собственная?
Он презрительно оглядел машину и сказал:
— Да, моя.
— А я вам не верю, — откровенно заявила я.
— Не верите… вот так да, а почему? — спросил он удивленным и шутливым тоном, нисколько не смутившись.
— Вы шофер.
Он еще более насмешливо и недоуменно спросил:
— Вы говорите удивительные вещи… смотрите-ка… шофер… а почему вы так думаете?
— Вижу по вашим рукам.
Он спокойно, без смущения посмотрел на свои руки и сказал:
— От синьорины, видно, ничего не скроешь… какой у вас, однако, острый глаз… правильно, я шофер… Ну что, довольны?
— Нет, не довольна, — сухо ответила я, — прошу вас сейчас же отвезти меня в город.
— Но в чем дело? Вы рассердились на меня за то, что я сказал вам неправду?
В эту минуту, сама не знаю почему, я невольно обозлилась на него.
— Не будем говорить об этом… Отвезите меня, пожалуйста.
— Но это же шутка… что тут такого… разве уж и пошутить нельзя?
— Я не люблю подобных шуток.
— А вы с характером… я-то подумал, а вдруг эта синьорина какая-нибудь принцесса… и, если она узнает, что я всего-навсего бедный шофер, она и смотреть на меня не захочет… Скажу-ка ей, что я коммерсант.
Он очень ловко вывернулся, польстив мне и в то же время давая понять, что питает ко мне определенные чувства. А кроме того, он сказал эти слова с такой обольстительной улыбкой, что совсем покорил меня.
— Я не принцесса… я работаю натурщицей и этим живу. Так же как вы работаете шофером.
— А что значит «натурщица»?
— Я хожу в студии художников, раздеваюсь, и художники меня рисуют.
— А мать у вас есть? — возмущенно спросил он.
— Конечно, а почему вы спрашиваете?
— И мать разрешает вам раздеваться перед мужчинами?
Я никогда не думала, что в моей профессии есть нечто постыдное, ведь и в самом деле в ней нет ничего плохого, но мне было приятно, что он именно так смотрит на вещи, это говорит о его серьезном отношении к жизни и его нравственности. Как я уже говорила, мне очень хотелось жить по-человечески, и он, несмотря на свою фальшивость, понял (я до сих пор не знаю, как это ему удалось), чт'o он должен был мне говорить и чего не следовало. Другой на его месте, думала я, узнав, что я позирую обнаженной, поднял бы меня на смех либо повел себя нескромно. Так первое неприятное впечатление от его обмана рассеялось незаметно для меня самой, и я подумала, что он все-таки, должно быть, серьезный и честный парень, именно таким я в мечтах представляла себе человека, который станет моим мужем.
— Мама как раз и нашла мне эту работу, — откровенно призналась я.
— Тогда она, видно, не любит вас.
— Нет, — возразила я, — мама меня любит… но она сама в девушках тоже была натурщицей… и потом, уверяю вас, в этом нет ничего дурного… я знаю многих девушек, которые этим занимаются, и все они очень серьезные.
Он с сомнением покачал головой и, прикоснувшись к моей руке, сказал:
— Знаете, мне приятно, что я с вами познакомился… очень-очень приятно.
— И мне тоже, — ответила я просто.
В эту минуту я ощутила вдруг влечение к нему, я почти хотела, чтоб он меня поцеловал. И конечно, поцелуй он меня тогда, я не стала бы противиться. Но он сказал серьезным и покровительственным тоном:
— Будь на то моя воля, вы не стали бы натурщицей. — Я почувствовала себя несчастной и была благодарна ему за эти слова. — Такая девушка, как вы, — продолжал он, — должна сидеть дома, в крайнем случае работать… но заниматься честным трудом, не принося в жертву свою репутацию… Такая девушка, как вы, должна выйти замуж, вести хозяйство, иметь детей, любить мужа.
Как раз то, о чем я мечтала! Я была очень довольна, что и он думает или делает вид, что думает так же. Я сказала:
— Вы правы… но все равно вы не должны плохо говорить о маме… она хотела, чтобы я стала натурщицей, как раз потому, что любит меня.
— Я бы этого не сказал, — безжалостно отрезал он, и в голосе его послышалось возмущение.
— Нет, она меня любит… только она некоторых вещей не понимает.
Так мы разговаривали, устроившись на переднем сиденье машины. Как сейчас помню, стоял май, воздух был теплый, причудливые тени от платанов застилали дорогу. Изредка мимо нас с бешеной скоростью проносились машины. На зеленом, залитом солнцем поле не было ни души. Наконец он посмотрел на часы и сказал, что пора возвращаться в город. Он только один раз прикоснулся к моей руке. Я ждала, что он хотя бы попытается поцеловать меня, но этого не произошло, потому я была одновременно и разочарована и довольна его сдержанностью. Разочарована потому, что он мне нравился, и я невольно глядела на его красные пухлые губы; а довольна потому, что мое мнение о нем как о человеке серьезном подтверждалось, таким именно я и хотела его видеть.