Римлянка. Презрение. Рассказы
Шрифт:
— Что с тобой? — спросил Джино, усаживаясь возле меня и взяв меня за руку.
— Ничего, просто увидела одну знакомую уродину, — ответила я.
— Какую? — удивленно спросил Джино.
— Вон ту, — сказала я, показывая на зеркало, где я видела себя рядом с Джино, и мы оба, я даже больше, чем он, действительно, были похожи на двух жалких бродяг, случайно попавших в этот богатый дом.
На этот раз Джино понял, что меня одолевают чувства стыда, зависти и ревности. Обняв меня, он сказал:
— А ты не смотри в зеркало.
Он боялся, что мое настроение помешает ему осуществить задуманное, и не сознавал, что как раз состояние унижения, в котором я находилась, ему только на руку. Мы поцеловались, и этот поцелуй придал мне мужества, потому что я, несмотря ни на что, любила и была любимой. Но когда немного погодя Джино показал мне просторную комнату, отделанную белым блестящим кафелем, с ванной, с блестящими кранами, и особенно когда он раскрыл один из шкафов, где я увидела множество висевших вплотную платьев хозяйки, чувство зависти и сознание своей бедности вернулись ко мне, и меня снова охватило отчаяние. Мне вдруг захотелось не думать больше обо всем этом, и впервые я вполне осознанно пожелала стать любовницей Джино, для того чтобы забыть о своем тяжелом положении, чтобы избавиться от гнетущего ощущения скованности и тем доказать себе, что я свободна в своих поступках. Пусть я не могу хорошо одеваться, не могу иметь такого дома, но по крайней мере могу любить так же, как любят богатые люди, а может быть, и еще сильнее.
— Зачем ты показываешь мне эти платья, какое мне до них дело? — спросила я у Джино.
— Я думал, что тебе это интересно, — растерянно ответил он.
— Нисколько, — отрезала я, — они, конечно, хороши, но я пришла сюда не затем, чтобы разглядывать платья.
Я заметила, что от моих слов глаза его сверкнули, и добавила небрежным тоном:
— Лучше покажи мне свою комнату.
— Она в полуподвале, — отозвался он, — хочешь пойти туда?
Я молча посмотрела на него, а потом с развязностью, которая была мне самой неприятна, сказала:
— Ну, хватит валять дурака!
— Но я… — смущенно и удивленно начал он.
— Ты прекрасно знаешь, что мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы осматривать дом и любоваться платьями твоей хозяйки, а для того, чтобы попасть в твою комнату и предаться любви… ну, так пойдем скорее, и нечего больше разговаривать.
Так за то короткое время, пока мы осматривали дом, я успела измениться. Я уже не была прежней робкой и наивной девушкой, которая так недавно с трепетом переступила порог этого дома, я сама себя не узнавала и дивилась себе. Мы вышли из комнаты и начали спускаться по лестнице. Джино обнимал меня за талию, и мы целовались, останавливаясь на каждой ступеньке. Думаю, что никогда никто не спускался по этой лестнице так медленно. На первом этаже Джино толкнул скрытую в стене дверь и повел меня вниз, продолжая целовать и обнимать меня за талию. Уже наступил вечер, и внизу было темно. Так, не зажигая света, шли мы по коридору, прижавшись друг к другу и целуясь, пока не достигли комнаты Джино. Он отпер дверь, мы вошли, и я услышала, как дверь захлопнулась. Все было погружено во мрак. Мы долго целовались стоя. Наш поцелуй был бесконечен, каждый раз, когда я хотела прервать его, Джино начинал снова, а когда он хотел оборвать поцелуй, я продолжала целовать его. Потом Джино подтолкнул меня к постели, и я упала навзничь.
Джино шептал мне на ухо нежные, вкрадчивые слова, явно пытаясь отвлечь мое внимание, чтобы я не заметила, как он старается раздеть меня, но в этом не было никакой нужды: во-первых, я уже решила отдаться ему, а во-вторых, мне стало противно мое платье, хотя прежде оно мне очень нравилось, и теперь мне не терпелось освободиться от него. Я думала, что, обнаженная, я буду так же хороша, как и хозяйка Джино, как все богатые женщины мира, а возможно, и лучше них. А кроме того, уже несколько месяцев мое тело ждало этого часа, и я чувствовала, что невольно дрожу от нетерпения и сдерживаемого желания, как дрожит изголодавшееся и связанное животное, с которого наконец после долгих мук сняли путы и дали пищу.
Поэтому все, что произошло, показалось мне вполне естественным, и к физическому наслаждению не примешалось сознание, что со мной случилось что-то необычайное. Мне даже показалось, что нечто подобное уже было со мною, не знаю где и когда, может быть в другой жизни; так бывает, когда попадаешь в незнакомую местность и тебе начинает казаться, что ты уже бывал здесь когда-то, но на самом деле ты впервые видишь этот пейзаж. Все эти мысли не мешали мне отдаваться Джино со страстью и даже исступлением, я целовала его и с силой сжимала в своих объятиях. Джино, видимо, владела такая же страсть. В этой темной комнатке, погребенной под двумя этажами пустого, безмолвного дома, мы, как мне казалось, еще долго с неистовой силой сплетали наши тела, обхватив друг друга руками, как два врага, которые борются не на жизнь, а на смерть и стараются причинить друг другу сильную боль.
Но как только наше желание было утолено и мы, изнеможенные и ослабевшие, лежали рядом, меня сразу охватил безумный страх: а вдруг Джино, овладев мною, раздумает на мне жениться. Тогда я начала говорить о доме, где мы поселимся после свадьбы.
Владения хозяйки Джино поразили меня, и теперь я была убеждена, что счастье возможно лишь в прекрасном чистом доме. Я понимала, что мы никогда не сможем иметь не только такой дом, как этот, но у нас даже не будет комнаты, похожей на эти; однако я упорно старалась не думать о трудностях и твердила, что бедный дом тоже может казаться богатым, если там чисто и все блестит как зеркало. Роскошь, а скорей всего, окружающая чистота пробудили во мне множество мыслей. Я старалась убедить Джино, что чистота преображает даже самую скверную обстановку, но в действительности, приходя в отчаяние от сознания своей бедности и вместе с тем понимая, что единственный выход для меня — это брак с Джино, я старалась убедить главным образом самое себя.
— Даже две комнаты, если они чистые, если полы в них моются каждый день, — объясняла я, — если с мебели обметают пыль, медные ручки начищают до блеска и кругом полный порядок, посуда, белье, одежда и обувь, словом, каждая вещь находится на своем месте, даже и эти две комнаты могут быть уютными… главное — хорошенько подметать и мыть полы и протирать ежедневно все вещи… ты не думай, что мы с тобой будем жить так, как мы живем с мамой сейчас… мама не очень-то аккуратна, и потом ей, бедняжке, некогда… но наш дом, я тебе обещаю, будет блестеть как стеклышко.
— Конечно, конечно, — подтвердил Джино, — чистота прежде всего… знаешь, что бывает, когда синьора найдет где-нибудь в углу пылинку? Она зовет служанку, заставляет ее стать на колени и вытереть пыль руками. Вот так поступают с собаками, когда они нагадят… и синьора права.
— Я уверена, что мой дом будет чище и уютнее этого, — сказала я, — вот посмотришь.
— Но ведь ты будешь позировать, когда же тебе заниматься домом, — насмешливо возразил он.
— Еще чего — позировать! — горячо ответила я. — Позировать я больше не собираюсь… весь день буду дома, буду следить за чистотой и порядком, буду готовить для тебя… Мама говорит, что так я скоро превращусь в служанку… но если любишь человека, то и прислуживать ему приятно.
Мы еще долго-долго говорили об этом, и я почувствовала, что страх мой постепенно проходит, уступая место прежней наивной и пылкой доверчивости. Да и как я могла сомневаться? Ведь Джино не только одобрял все мои планы, но подробно обсуждал их и вносил свои поправки. Мне кажется, как я уже говорила, в тот момент он был искренен; обманывая меня, он верил в собственную ложь. Проболтав так часа два, я сладко заснула, думаю, что Джино тоже спал. Нас разбудил лунный свет, который проникал в окно полуподвала, освещая постель и нас. Джино заявил, что, должно быть, уже поздно, и в самом деле, стрелки будильника, стоявшею на столике, показывали первый час ночи.