Римлянка
Шрифт:
Он показал мне гостиную, большую комнату с широкими окнами и множеством кресел и диванов; показал столовую, которая была меньше гостиной, там стояли овальный стол, стулья и буфеты из красивого темного полированного дерева; показал гардеробную со стенными белыми шкафами. В следующей, небольшой комнате в стене было углубление, там находился самый настоящий бар, на полках стояли бутылки, никелированный кипятильник для кофе и даже цинковая стойка, комната эта напоминала часовенку из-за своей золоченой решетчатой дверцы. Я спросила у Джино, где же у них готовят еду, он объяснил, что кухня и комнаты слуг находятся в полуподвале. Впервые в жизни я попала в такой дом, и, не удержавшись, стала трогать все вещи подряд кончиками пальцев, я почти не верила своим глазам. Все казалось мне новым и дорогим: стекло, дерево, мрамор, металл и ткани. Я не могла втайне не сравнивать эти полы, эти стены, эту мебель
Кроме того, я думала, что люди, живущие среди этих прекрасных вещей, сами невольно становятся прекрасными и добрыми, они не напиваются допьяна, не ругаются, не кричат, не дерутся, в общем, не делают того, что делают в нашем доме и в подобных домах.
Джино между тем в сотый раз принялся рассказывать мне, как идет жизнь в доме его хозяев. Говорил он с такой гордостью, как будто эта роскошь и это богатство отчасти принадлежали и ему.
— Обедают они на фарфоровых тарелках… а фрукты и десерт подаются на серебре… все приборы серебряные… обед состоит из пяти блюд. К нему полагаются вина трех сортов… синьора надевает платье с декольте, синьор — во всем черном… К концу обеда служанка приносит на серебряном подносе семь сортов сигарет, все, разумеется, иностранных марок… потом хозяева выходят из столовой и приказывают поднять наверх столик на колесиках с кофе и ликерами… почти всегда у них гости… иногда двое, а когда четверо… У синьоры есть вот такие большие бриллианты… а одно жемчужное колье так просто чудо… драгоценностей у нее на несколько миллионов.
— Ты мне уже говорил об этом, — резко оборвала я его.
Но, увлеченный рассказом, он не заметил моей резкости и продолжал:
— Синьора никогда не спускается к нам вниз… она отдает приказания по телефону… в кухне полно электроприборов, а чистота в ней такая, какой не найдешь у некоторых и в спальне… да что там кухня! Даже обе собаки нашей синьоры куда чище и холенее многих людей.
Джино говорил о своих хозяевах с восторгом и не скрывал презрения к бедным людям, и от его разговоров я чувствовала себя настоящей нищенкой, тем более что все время сравнивала этот дом с нашим.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж. На лестнице Джино обнял меня за талию и крепко прижал к себе. И тогда я, не знаю почему, представила себя хозяйкой этого дома, поднимающейся на второй этаж со своим мужем после приема или званого обеда, чтобы лечь спать в одну постель. Джино как будто угадал мои мысли (это ему часто удавалось) и произнес:
— А сейчас мы ляжем спать… а завтра утром нам в постель подадут кофе.
Я рассмеялась, но почти верила, что так может быть.
В тот вечер, собираясь на свидание с Джино, я надела свой самый лучший костюм, самые лучшие туфли, самую лучшую кофточку и лучшую пару шелковых чулок. Помню, что на мне был черный жакет и юбка в черную и белую клетку. Сама ткань была неплохая, но портниха из нашего квартала, кроившая мне костюм, оказалась не намного искуснее мамы. Юбка получилась короткая, особенно сзади, так что колени были закрыты, а зад вздернут. Жакет с большими отворотами она обузила в талии, рукава были тесны и давили под мышками. В этом наряде я просто задыхалась, грудь сильно выпирала, будто в этом месте швее не хватило материи. Кофточка была розовая, очень простенькая, из недорогого материала, без всякой отделки, сквозь нее просвечивала моя самая лучшая сорочка из белого батиста. На мне были черные туфли из блестящей хорошей кожи, но старомодные. Я не носила шляпу, и мои темно-каштановые волнистые волосы спускались до плеч. Костюм свой я надела впервые и очень гордилась им. Мне казалось, что в нем я выгляжу элегантно, и я тешила себя иллюзией, будто на улице все обращают на меня внимание. Но как только я вошла в спальню хозяйки Джино и увидела большую, низкую и мягкую кровать с шелковым стеганым одеялом, с вышитыми полотняными простынями, с легким балдахином, спускающимся от потолка к изголовью, увидела себя сразу в трех зеркалах туалетного столика, стоявшего в глубине комнаты, я тут же поняла, что одета очень бедно, что выгляжу смешно и достойна жалости, и тогда я подумала, что до тех пор, пока не стану хорошо одеваться и жить в таком же доме, я не буду счастлива. Мне захотелось плакать, и, расстроенная, я молча присела на кровать.
— Что с тобой? — спросил Джино, усаживаясь возле меня и взяв меня за руку.
— Ничего, просто увидела одну знакомую уродину, — ответила я.
— Какую? — удивленно спросил Джино.
— Вон ту, — сказала я, показывая на зеркало, где я видела себя рядом с Джино, и мы оба, я даже больше, чем он, действительно, были похожи на двух жалких бродяг, случайно попавших в этот богатый дом.
На этот раз Джино понял, что меня одолевают чувства стыда, зависти и ревности. Обняв меня, он сказал:
— А ты не смотри в зеркало.
Он боялся, что мое настроение помешает ему осуществить задуманное, и не сознавал, что как раз состояние унижения, в котором я находилась, ему только на руку. Мы поцеловались, и этот поцелуй придал мне мужества, потому что я, несмотря ни на что, любила и была любимой. Но когда немного погодя Джино показал мне просторную комнату, отделанную белым блестящим кафелем, с ванной, с блестящими кранами, и особенно когда он раскрыл один из шкафов, где я увидела множество висевших вплотную платьев хозяйки, чувство зависти и сознание своей бедности вернулись ко мне, и меня снова охватило отчаяние. Мне вдруг захотелось не думать больше обо всем этом, и впервые я вполне осознанно пожелала стать любовницей Джино, для того чтобы забыть о своем тяжелом положении, чтобы избавиться от гнетущего ощущения скованности и тем доказать себе, что я свободна в своих поступках. Пусть я не могу хорошо одеваться, не могу иметь такого дома, но по крайней мере могу любить так же, как любят богатые люди, а может быть, и еще сильнее.
— Зачем ты показываешь мне эти платья, какое мне до них дело? — спросила я у Джино.
— Я думал, что тебе это интересно, — растерянно ответил он.
— Нисколько, — отрезала я, — они, конечно, хороши, но я пришла сюда не затем, чтобы разглядывать платья.
Я заметила, что от моих слов глаза его сверкнули, и добавила небрежным тоном:
— Лучше покажи мне свою комнату.
— Она в полуподвале, — отозвался он, — хочешь пойти туда?
Я молча посмотрела на него, а потом с развязностью, которая была мне самой неприятна, сказала:
— Ну, хватит валять дурака!
— Но я… — смущенно и удивленно начал он.
— Ты прекрасно знаешь, что мы пришли сюда вовсе не для того, чтобы осматривать дом и любоваться платьями твоей хозяйки, а для того, чтобы попасть в твою комнату и предаться любви… ну, так пойдем скорее, и нечего больше разговаривать.
Так за то короткое время, пока мы осматривали дом, я успела измениться. Я уже не была прежней робкой и наивной девушкой, которая так недавно с трепетом переступила порог этого дома, я сама себя не узнавала и дивилась себе. Мы вышли из комнаты и начали спускаться по лестнице. Джино обнимал меня за талию, и мы целовались, останавливаясь на каждой ступеньке. Думаю, что никогда никто не спускался по этой лестнице так медленно. На первом этаже Джино толкнул скрытую в стене дверь и повел меня вниз, продолжая целовать и обнимать меня за талию. Уже наступил вечер, и внизу было темно. Так, не зажигая света, шли мы по коридору, прижавшись друг к другу и целуясь, пока не достигли комнаты Джино. Он отпер дверь, мы вошли, и я услышала, как дверь захлопнулась. Все было погружено во мрак. Мы долго целовались стоя. Наш поцелуй был бесконечен, каждый раз, когда я хотела прервать его, Джино начинал снова, а когда он хотел оборвать поцелуй, я продолжала целовать его. Потом Джино подтолкнул меня к постели, и я упала навзничь.
Джино шептал мне на ухо нежные, вкрадчивые слова, явно пытаясь отвлечь мое внимание, чтобы я не заметила, как он старается раздеть меня, но в этом не было никакой нужды: во-первых, я уже решила отдаться ему, а во-вторых, мне стало противно мое платье, хотя прежде оно мне очень нравилось, и теперь мне не терпелось освободиться от него. Я думала, что, обнаженная, я буду так же хороша, как и хозяйка Джино, как все богатые женщины мира, а возможно, и лучше них. А кроме того, уже несколько месяцев мое тело ждало этого часа, и я чувствовала, что невольно дрожу от нетерпения и сдерживаемого желания, как дрожит изголодавшееся и связанное животное, с которого наконец после долгих мук сняли путы и дали пищу.
Поэтому все, что произошло, показалось мне вполне естественным, и к физическому наслаждению не примешалось сознание, что со мной случилось что-то необычайное. Мне даже показалось, что нечто подобное уже было со мною, не знаю где и когда, может быть в другой жизни; так бывает, когда попадаешь в незнакомую местность и тебе начинает казаться, что ты уже бывал здесь когда-то, но на самом деле ты впервые видишь этот пейзаж. Все эти мысли не мешали мне отдаваться Джино со страстью и даже исступлением, я целовала его и с силой сжимала в своих объятиях. Джино, видимо, владела такая же страсть. В этой темной комнатке, погребенной под двумя этажами пустого, безмолвного дома, мы, как мне казалось, еще долго с неистовой силой сплетали наши тела, обхватив друг друга руками, как два врага, которые борются не на жизнь, а на смерть и стараются причинить друг другу сильную боль.