Римская кровь
Шрифт:
Глава двадцатая
Я достиг Рима вскоре после полудня. Стояла удушливая жара, но в кабинете Цицерона было вполне прохладно.
— И где ты пропадал? — ворчливо осведомился он, со скрещенными руками расхаживая по комнате и внимательно поглядывая то на меня, то в атрий, где шла прополка сорняков. Тирон стоял у стола перед кипой скрученных и придавленных грузом свитков. Руф тоже был здесь; он сидел в углу и постукивал по своей нижней губе. Тирон и Руф бросали на меня сочувствующие взгляды, из чего я заключил, что я был не первым, на кого Цицерон излил сегодня свой гнев. Оставалось всего четыре
— Но ты, разумеется, знал, что я был в Америи, — ответил я. — Перед отъездом я поставил в известность Тирона.
— Тебе хорошо: сбежал в Америю, а мы здесь барахтаемся в одиночку. Судя по тому, что ты сказал Тирону, ты должен был приехать еще вчера. — Он негромко рыгнул и, скривившись, схватился за живот.
— Я сказал Тирону, что уезжаю самое меньшее на день, а может, и больше. Я не думаю, чтобы тебе было особенно интересно узнать о том, что с тех пор, как мы виделись в последний раз, в мой дом вторглись вооруженные головорезы — и не исключено, что в мое отсутствие они наведывались ко мне снова. Этого я не знаю, так как еще там не был, но сразу же пришел сюда. Они угрожали моей рабыне, которой посчастливилось убежать, и убили мою кошку. Тебе это может показаться мелочью, но в цивилизованной стране, например, в Египте, ее гибель сочли бы зловещим предзнаменованием.
Тирон выглядел потрясенным, Цицерон имел вид человека, страдающего несварением желудка.
— Нападение на твой дом? Накануне твоего отъезда из Рима? Но это никак не может быть связано с работой на меня. Откуда они могли узнать…
— На это я не могу ответить, но оставленная на стене кровавая надпись совершенно недвусмысленна: МОЛЧИ ИЛИ УМРИ. ДА СВЕРШИТСЯ ВОЛЯ РИМСКОГО ПРАВОСУДИЯ.
Возможно, это хороший совет. Прежде чем покинуть Рим, я должен был кремировать кошку, найти жилье для своей рабыни и охранника, чтобы следить за моим домом. Что до моей поездки, то не сочти за труд: проскачи в Америю и обратно за два дня, а потом посмотрим, не улучшится ли твое настроение. Я так натер седалище, что едва стою, не говоря уже о том, чтобы присесть. Мои руки обожжены солнцем, а внутренности болят так, как будто меня схватил какой-нибудь титан и швырнул, точно пару игральных костей.
Челюсть Цицерона окаменела и затряслась, губы поджались. Казалось, он снова возьмется меня честить.
Я поднял руку, дав ему знак помолчать:
— Но нет, Цицерон, не спеши благодарить меня за все мои труды, предпринятые ради тебя. Во-первых, давай спокойно посидим, пока раб не принесет нам выпить чего-нибудь прохладительного и обед, рассчитанный на человека с железным желудком, который не ел с рассвета. Выслушай рассказ о том, что я разузнал, пока ходил с Тироном, и что выяснил в Америи. Вот тогда можешь меня благодарить.
Что он с превеликой охотой и сделал, после того как я закончил свое повествование. От несварения не осталось и следа, и Цицерон даже нарушил свой режим, чтобы выпить вместе с нами чашу вина. Я затронул прискорбную тему моих расходов и нашел его как нельзя более сговорчивым. Он не только согласился возместить дополнительные траты, понесенные в связи с тем, что Веспа задержалась в Америи дольше предусмотренного срока, но и вызвался заплатить за вооруженного телохранителя, который будет охранять мой дом до окончания процесса.
— Найми гладиатора у кого сочтешь нужным, — сказал он. — Отнеси расходы на мой счет.
Когда я извлек ходатайство граждан Америи, просивших Суллу пересмотреть проскрибирование старого Росция, я уже готов был поверить, что он назовет меня своим наследником.
Рассказывая свою повесть, я внимательно наблюдал за лицом Руфа. В конце концов Сулла был его зятем. Руф уверял, что не питает к диктатору иных чувств, кроме презрения, и в любом случае рассказ Тита Мегара затрагивал не Суллу, но Хрисогона — его вольноотпущенника и представителя. И все же я боялся, что он сочтет себя задетым. На какое-то мгновение я задался вопросом, а не Руф ли выдал меня врагам Секста Росция, послав Маллия Главкию напасть на мой дом, но в его карих глазах не было ни капли коварства, и трудно было поверить, что эти лукавые брови и веснушчатый нос принадлежат предателю. (Александрийцы советуют остерегаться рыжих женщин, но доверять рыжеволосым мужчинам.) И действительно, когда повествование коснулось Суллы, выставив его в неприглядном свете, Руф, казалось, весь светился тихой радостью.
Когда я покончил со своим рассказом и Цицерон приступил к обдумыванию своей стратегии, Руф горячо вызвался нам помочь. Цицерон хотел было послать его на Форум, но я предложил, чтобы Руф вместо этого пошел со мной, отложив выполнение юридических поручений на потом. Теперь, когда я открыл правду, я хотел предъявить ее Сексту Росцию, чтобы посмотреть, не удастся ли мне пробить его скорлупу, и приличия ради я предпочитал нагрянуть к Цецилии Метелле не одиночкой-следователем, но смиренным посетителем в обществе дорогого ей юного друга.
Тирон заканчивал составление краткого отчета о моем расследовании. Едва я упомянул о визите к Цецилии, как он насторожился. Он закусил губу и наморщил лоб, пытаясь выдумать какую-нибудь основательную причину для того, чтобы пойти с нами. Конечно же он думал о юной Росции. Пока мы с Руфом готовились уходить, он становился все более и более взволнованным, но ничего не говорил.
— И еще, Цицерон, — сказал я наконец. — Ты не мог бы обойтись на время без Тирона, то есть если он не нужен тебе для работы, связанной с процессом. Я буду тебе очень признателен, если ты пошлешь его с нами. — Я видел, как просветлело лицо Тирона.
— Но я думал, что он поможет мне разобраться с твоим отчетом. Я также хотел бы, чтобы он записал некоторые мои замечания и наблюдения.
— Да, хорошо, я только подумал… Я имею в виду, что мне необходимо обсудить некоторые подробности моих бесед, которые я вел на днях в присутствии Тирона, особенно детали допроса в Лебедином Доме. Провалы в памяти, которые нужно заполнить, такая вот штука. Конечно, это может и подождать, но дней осталось не так много. Между прочим, я подозреваю, что мне он понадобится, чтобы записать кое-что новое со слов самого Росция.
— Очень хорошо, — сказал Цицерон. — Я уверен, что большую часть дня прекрасно справлюсь без него.
В приподнятых чувствах от предвкушения ошеломительного успеха на рострах он зашел настолько далеко, что наполнил себе еще чашу вина и потянулся за коркой хлеба.
Тирон едва не плакал от счастья.
Я солгал Цицерону; у меня не было вопросов к Тирону. Всю дорогу, пока мы шли через Форум и поднимались по Палатинскому холму к дому Цецилии, я беседовал с Руфом. Встревоженный Тирон волочился сзади с остекленевшим взглядом.