Римская кровь
Шрифт:
При первой встрече с Руфом я почти не обратил на него внимания. Его достоинства меркли в присутствии окружающих. Знатность? Но Цецилия Метелла внушала к себе куда большее почтение, лучше свыкшись со своей властью и сознательно пользуясь ею. Ученость? Тут его затмевал Цицерон. Что до юношеской привлекательности, то в этом он не мог соперничать с Тироном. Беседуя наконец с ним один на один, я сразу же оказался под впечатлением его сдержанности, манер и сообразительности. По-видимому, взявшись за дело Росция, Цицерон изо дня в день использовал Руфа на Форуме, поручая ему подавать необходимые бумаги и улаживать юридические тонкости от своего имени. Пока мы пробирались через Форум, он раскланивался или обменивался парой слов со знакомыми: почтительно — со старшими аристократами, менее официально — со сверстниками или представителями низших сословий. Несмотря на то что он еще не носил мужской тоги, он был явно знаком с важными людьми и успел заслужить их уважение.
Известность на Форуме определяется многолюдностью и внушительностью твоей свиты. Легендарный Красс важно расхаживает в окружении телохранителей, рабов, секретарей, сикофантов, предсказателей и гладиаторов. Все-таки мы живем в республике, и огромная толпа, теснящаяся вокруг политика, не может не привлекать внимания. На открытом Форуме твой авторитет часто зависит не столько от качества, сколько от количества сторонников; говорят, некоторые кандидаты на государственные должности покупают свои свиты оптом, и находятся римляне, живущие на жалкие крохи, которые они зарабатывают, сопровождая влиятельных особ во время их прогулок по Риму. Посреди Форума я вдруг понял, что на меня с Тироном — при всей нашей непохожести — взирают как на свиту Руфа. Эта догадка заставила меня рассмеяться.
Руф как будто прочитал мои мысли.
— Мой зять, — начал он, и, судя по его тону, он говорил не о ком ином, как о Сулле, — в последнее время завел привычку расхаживать по Форуму в одиночку, не имея с собой даже телохранителя. По его словам, таким образом он готовится уйти на покой, вернуться к жизни частного человека.
— Разумно ли это?
— Полагаю, он настолько велик, что не нуждается в свите, чтобы произвести впечатление на других. Столь блестящ, что его спутников просто не заметят — их затмит ослепительный свет Суллы. Так свечи меркнут перед солнцем.
— И если свечу можно задуть шутя, никто не погасит солнце.
Руф кивнул.
— Которое, таким образом, не нуждается в телохранителях. Похоже, так думает Сулла. Он называет себя Суллой — Возлюбленным Фортуны, словно он женат на богине. Он считает, что его хранят боги, и кто станет спорить с этим?
Руф сделал первый шаг, продемонстрировав готовность к откровенному разговору о своем зяте.
— Ты ведь недолюбливаешь Суллу, не так ли? — спросил я.
— Я очень его уважаю. Он, по-моему, действительно великий человек. Но мне трудно находиться с ним в одной комнате. Не могу себе представить, что в нем находит Валерия, хотя она и впрямь его любит. Как она хочет иметь от него ребенка! Бывая у нас, она говорит об этом без умолку со всеми женщинами в доме. Быть возлюбленной Возлюбленного Фортуны — думаю, она получит то, что хочет.
— Выходит, ты хорошо его знаешь.
— Не лучше, чем полагается знать младшему брату его жены.
— И ты знаком с его окружением?
— Ты хочешь спросить меня о Хрисогоне?
— Да.
— Все, что о них рассказывают, — правда. Конечно, теперь между ними ничего нет, только дружба. Говорят, что в плотских делах Сулла отличается крайним непостоянством, но в то же время и верностью, ведь он никогда не бросает своих возлюбленных; своим привязанностям он не изменяет. Сулла постоянен и во вражде и в дружбе. Что до Хрисогона, то ты все поймешь, как только его увидишь. Это правда, вначале он был просто рабом, но иногда боги любят вложить душу льва в тело ягненка.
— Хрисогон — жестокий ягненок?
— Больше не ягненок. Сулла обстриг его шерстку, с этим не поспоришь, но на ее месте выросла грива из чистого золота. Хрисогону она идет. Он очень богат, очень могуществен и совершенно безжалостен. И прекрасен, как Бог. Уж в этом-то Сулла разбирается.
— Твои слова звучат так, как будто ты уважаешь любимца Суллы еще меньше, чем самого Суллу.
— Я и не говорил, что мне не нравится Сулла. Все не так просто. Это трудно выразить словами. Он великий человек. Он подлещивается ко мне, пусть это и не подобает человеку, женатому на моей сестре. — Когда Руф искоса посмотрел на меня, он выглядел старше своих шестнадцати лет. — По-моему, ты думал, что, Цецилия шутит или немного не в себе, когда она предлагала мне очаровать Суллу ради Секста Росция. — Он поморщил нос и проворчал: — С Суллой? Невообразимо.
Мы прошли мимо группы сенаторов. Некоторые из них, узнав Руфа, приостановили разговор. Они принялись расспрашивать Руфа о его занятиях и заметили, что прослышали от его брата Гортензия о каком-то деле перед рострами, к которому он причастен. С людьми своего класса Руф выказал себя образцом прекрасных манер: он был одновременно ласков и угодлив, скромен и в то же время самоуверен, как все римляне; однако я видел, что какая-то его часть оставалась отчужденной и холодной, словно он был критичным наблюдателем своей искусственной благопристойности. Я начал понимать, почему Цицерон был так рад покровительствовать ему, и задался вопросом, а не у Руфа ли учился Цицерон, как возвыситься над своей деревенской безвестностью и подражать непринужденной самоуверенности молодого аристократа, родившегося в одной из самых знатных римских семей.
Сенаторы перешли на другое место, и Руф продолжил, как будто мы и не прерывались:
— Кстати, я приглашен завтра вечером на вечеринку в особняке Хрисогона на Палатине. Это неподалеку от дома Цецилии. Там будет Сулла и его ближайшее окружение, не считая Валерии. Как раз сегодня утром я получил записку от Суллы. Он решительно настаивает на том, чтобы я пришел. «Скоро ты наденешь мужскую тогу, — пишет он. — Самое время приступить к твоему мужскому воспитанию. Что может быть лучше, чем общество лучших людей Рима». Подумай только, он имеет в виду своих приятелей с подмостков — всех этих актеров, комедиантов и акробатов. И, конечно, рабов, которым он пожаловал гражданство, чтобы они заняли место тех, кого он обезглавил. Родители уговаривают меня пойти. По словам Гортензия, я буду дураком, если не отвечу на приглашение. Даже Валерия считает, что я должен быть там.
— Я тоже, — тихо сказал я, набрав побольше дыхания перед восхождением на Палатин.
— И всю ночь отбиваться от заигрываний Суллы? Для этого мне следовало бы быть акробатом, актером и комедиантом в одном лице.
— Сделай это ради Секста Росция и его дела. Сделай это для Цицерона.
При упоминании Цицерона его лицо посерьезнело:
— Что ты имеешь в виду?
— Мне нужно получить доступ к рабам Хрисогона. Мне нужно пробраться внутрь, чтобы посмотреть, кем из рабов Секста Росция он по-прежнему владеет. При возможности я хочу их расспросить. Будет лучше, если в доме у меня будет друг. Думаешь, то, что вечеринка совпала с нашей потребностью, — случайность? Нам улыбнулись боги.
— Надеюсь, Фортуна, а не Венера.
Я рассмеялся, хотя это и стоило мне драгоценного дыхания, и продолжил тяжелое восхождение на холм.
— Так это правда? — спросил я, пристально вглядываясь в глаза Секста Росция и пытаясь заставить его моргнуть раньше меня. — Каждое слово в рассказе Тита Мегара? Но если это так, то почему ты не рассказал нам обо всем сразу?
Мы сидели в той же душной, запущенной комнате, в которой встречались прежде. На этот раз Цецилия Метелла, вкратце ознакомленная с моим рассказом, пришла вместе с нами. Мысль о том, что ее дорогой Секст был проскрибирован как враг Суллы, была, по ее словам, нелепа, непристойна. Ей не терпелось узнать, что скажет об этом его сын. Руф сидел рядом с ней, а одна из рабынь стояла в углу и бесшумно обмахивала Цецилию веером из павлиньих перьев на длинной ручке, точно ее хозяйка была супругой фараона. Тирон стоял по правую руку от меня с табличкой и стило в руках, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.