Римская кровь
Шрифт:
В самой гуще толпы я очутился рядом с пышными носилками, чьи занавески были плотно задернуты. Стоило мне отступить в сторону, как из-за занавесок метнулась рука и схватила меня за предплечье. Я посмотрел вниз, удивляясь тому, что в этих иссохших пальцах может заключаться такая сила. Пальцы разжались и дернулись назад, оставив после себя глубокие отметины пяти острых ногтей. Занавески разошлись, и та же рука поманила меня просунуть голову внутрь.
Цецилия Метелла возлежала на ложе из ворсистых подушек; на ней было свободное пурпурное платье и жемчужное ожерелье. Ее высокая прическа была заколота серебряной булавкой,
— Ну, каково твое мнение, молодой человек? — спросила она хриплым шепотом. — Чем все это кончится?
— Для кого? Для Цицерона? Суллы? Убийц?
Она наморщила лоб и нахмурилась:
— Не шути так. Для молодого Секста Росция, разумеется.
— Трудно сказать. Только авгуры и оракулы умеют читать будущее.
— Но после всех трудов Цицерона, после всей помощи, которую оказал ему Руф, Росций наверняка получит приговор, какого заслуживает.
— Как могу я ответить, если не знаю, каким должен быть приговор?
Она мрачно на меня посмотрела и поднесла к губам свои длинные, окрашенные хной ногти.
— Что ты говоришь? После всего, что ты узнал, ты не можешь верить в его виновность. Разве не так? — Ее голос дрожал.
— Как и каждый порядочный гражданин, — ответил я, — я полагаюсь на римское правосудие.
Я убрал голову, и занавеска опустилась.
Откуда-то из центра толпы до меня донесся голос, окликнувший меня по имени. В настоящее время казалось маловероятным, что кто-нибудь из моих знакомцев желает мне добра; я толкнулся вперед, но группа широкоплечих работников преградила мне дорогу. Чья-то рука схватила меня за плечо. Я сделал глубокий вдох и медленно обернулся.
Поначалу я не узнал этого человека, ведь до сих пор я видел его только на ферме — уставшим после дневных трудов в перепачканной тунике или расслабленным и потягивающим вино. Тит Мегар из Америи выглядел совершенно иначе в тонкотканой тоге, с тщательно уложенными и причесанными волосами. Его сын Луций, еще не доросший до тоги, был одет в скромное платье с длинными рукавами. Его лицо пылало от восторга и возбуждения.
— Гордиан, какая удача, что я отыскал тебя в такой толпе! Ты просто не представляешь, как приятно крестьянину увидеть в городе знакомое лицо…
— Невероятно! — перебил его Луций. — Какое местo, я и подумать не мог, что такое бывает. Такое огромное и прекрасное. И все эти люди… В какой части города ты живешь? Должно быть, удивительно жить в таком месте, где всегда столько всего происходит.
— Надеюсь, ты простишь ему его манеры, — Тит с любовью убрал непослушную прядку волос со лба сына. — Представь себе, что в его возрасте я ни разу не бывал в Риме. Вообще-то говоря, я и был здесь всего три раза в жизни, нет, четыре, но в четвертый раз я приезжал только на день. Посмотри вон туда, Луций, это, как я тебе и говорил, ростры, — вон видишь, огромный пьедестал, украшенный носами захваченных в битве карфагенских кораблей. Оратор поднимается на него по ступенькам с тыльной стороны, а потом обращается к слушателям с помоста на самом верху, откуда он виден всем, кто пришел на площадь. Когда-то я слышал, как выступал с ростр сам трибун Сульпиций, это было еще до гражданской войны.
Я тупо смотрел на него. Гостя в его америйской усадьбе, я был тронут его любезностью и обаянием, его здравомыслием и тактичностью. Здесь, на Форуме, он явно чувствовал себя не в своей тарелке и походил на рыбу, вытащенную из воды, показывая на все пальцами и без умолку болтая, как неотесанная деревенщина.
— Вы давно в городе? — спросил я наконец.
— С прошлого вечера. Мы добирались из Америи два дня.
— Два очень длинных и трудных дня, — рассмеялся Луций, сделав вид, что растирает свои ягодицы.
— Так ты еще не видел Цицерона?
Тит опустил глаза.
— Боюсь, что нет. Но я сумел разыскать конюшни в Субуре и вернул Веспу ее владельцу.
— А я думал, ты собирался приехать вчера. Ты хотел зайти к Цицерону домой и позволить себя расспросить, чтобы он решил, нельзя ли использовать тебя как свидетеля.
— Да, конечно…
— Сейчас слишком поздно.
— Да, думаю, что так, — Тит пожал плечами и посмотрел в сторону.
— Понимаю. — Я сделал шаг назад. Тит Мегар предпочитал не смотреть мне в глаза. — Но ты все-таки решил побывать на суде. Чтобы просто посмотреть.
Его губы сжались.
— Секст Росций — мой сосед… был моим соседом. У меня куда больше оснований быть здесь, чем у большинства этих людей.
— И больше оснований ему помочь.
Тит понизил голос.
— Я уже помог ему: ходатайствовал перед Суллой, беседовал с тобой. Но выступить публично, здесь, в Риме, — я отец, разве ты не понимаешь? Мне нужно подумать о семье.
— А если его найдут виновным и осудят, вы, я полагаю, останетесь и на казнь.
— Я ни разу не видел обезьяну, — радостно сказал Луций. — Ты считаешь, его действительно зашьют в мешок…
— Да, — сказал я Титу, — непременно приведи с собой мальчика. Зрелище, я уверен, будет незабываемым.
Тит посмотрел на меня страдальческим, умоляющим взглядом. Тем временем Луций разглядывал что-то у меня за спиной, позабыв обо всем, кроме предстоящего суда и величия Форума. Я быстро повернулся и скользнул в толпу. Я услышал, как сзади Луций воскликнул звонким мальчишеским голосом:
— Отец, позови его обратно, как мы сможем отыскать его снова? — Но Тит Мегар не произнес ни слова.
Толпа внезапно сжалась, расступаясь перед невидимым сановником, дорогу для которого расчищала свита из гладиаторов, направляясь прямиком к судейским ярусам за рострами. Я очутился в водовороте тел, теснившем меня до тех пор, пока мои плечи не наткнулись на нечто столь же твердое и неподатливое, как стена, — пьедестал статуи, возвышавшейся, словно остров, над морем тел.
Я посмотрел через плечо вверх на раздувшиеся ноздри позолоченного боевого коня. На его спине восседал сам диктатор, одетый по-военному, но с непокрытой головой, чтобы ничто не мешало разглядеть его торжествующий лик. Сияющий, улыбающийся воитель на крупе своего скакуна был заметно моложе того человека, которого я видел в доме Хрисогона, но скульптору хорошо удалось передать сильный подбородок Суллы и безмятежную, повергающую в страх самоуверенность взгляда. Всадник вперил свой взор не на Форум, не в толпу у подножия пьедестала, не на судейские ряды, но прямо в оратора на вершине ростр, так что каждый, дерзнувший подняться на помост, оказывался лицом к лицу с высшим защитником государства. Я отступил назад и прочел простую надпись на пьедестале: Л. КОРНЕЛИЙ СУЛЛА, ДИКТАТОР, НЕИЗМЕННО СЧАСТЛИВЫЙ.