Римская волчица. Часть 2
Шрифт:
Могу теперь служить в нелетных войсках, подумала Электра, поправляя волосы и разглядывая себя в виртуальном зеркале — белокурая амазонка в больничной одежде. Глупый вид. Она поискала комбинезон от брони и натянула его. Походила между коек с ранеными, подбадривая людей, но они в целом и так были в порядке. Римляне как они есть — даже после кровавого побоища культурно лежат и переговариваются в чипах, кроме тех, кого пришлось спешно поместить в криокапсулу.
И кроме мертвецов. И тех, кто предал и сбежал.
О мертвых я подумаю потом. А сейчас я должна пойти в ее каюту и понять хоть что-то. Найти корень этого
«Волчица» была полным близнецом «Светоносного», те же верфи, та же модель, та же декада выпуска. Электре не нужно было сверяться со схемой корабля в чипе, чтобы найти адмиральский сектор. Вот знакомый круглый зал с куполом, но без статуй и каких-либо украшений, двери в просторный кабинет, переход в личные покои — дальше будут столовая и спальня. Абсолютно пустые, будто бы и не использованные с того времени, как «Волчица» сошла со стапелей.
Рабочие отсеки хранили следы человеческой деятельности. Их покидали второпях. В малой переговорной все еще бессмысленно мерцал голубоватым облаком пустой виртуальный экран. Под ногой хрустнул инфокристалл, их тут была целая россыпь, будто кто-то опрокинул ведерко со льдом. Длинный стол присохшей коричневой ниткой наискось пересекал след — было видно, как долго катился по светлому керамопласту картонный стаканчик с остатками кофе. Отсюда бежали. Или, может быть, беспорядок случился, когда «Волчицу» трясло от взрывов. Когда с перегрузкой тащило из Медеи. Так или иначе, в рабочей зоне еще недавно кипела жизнь, но зона личная была девственно безликой.
Методом исключения Электра обнаружила каюту Анны — самое скромное и пустое на первый взгляд помещение. Небольшая прямоугольная кубикула с белыми стенами, неширокая кровать, узкий письменный стол у стены. Ничего лишнего, как в келье весталки. Или в тюремной камере.
Она бездумно открыла и тут же захлопнула тумбочку с личными вещами. Нет, так нельзя.
Электра вызвала с чипа амбьянс. Надо было понять Анну. Как она жила. Что держала перед глазами. О чем думала. Амбьянс не отзывался и, сделав несколько попыток, Электра поняла, что он тут и не был подключен. Засыпая, Анна Лициния всегда смотрела в белый потолок.
Электра села на край кровати. Отсюда, из этой крошечной белой комнатки, воля одной женщины безжалостно поворачивала историю Рима. Поворачивала, пока история не вырвала у нее штурвал.
Не история. Я.
Глазу не за что было зацепиться в этом почти отшельническом жилье. Она проверила еще раз — кубикула не была подключена ни к амбьянс-проектору, ни к общекорабельной системе видеонаблюдения, зато защищалась постоянно активированным конусом тишины. Что ж, у всех свои секреты. Электра хмыкнула, вспомнив своего препарированного руфа. Надо не забыть забрать его сюда, к себе.
Потому что она останется здесь.
Это мое место. Мой корабль. Я буду тут спать. Я посажу здесь цветочки.
Как бы не так, молчаливо ответила ей когтистая и клыкастая древняя тварь. Когда ты заснешь, я перерву тебе глотку.
Посмотрим.
Ничего личного или примечательного, ни кристаллов, ни книг. Электра еще раз осмотрелась. У ножки стола, на полу, валялся тонкий стилос. Анна пишет от руки? Преодолевая внутреннее сопротивление, Электра потянула на себя единственный ящик стола.
Ничего. Что она ждала тут увидеть? Личный дневник? Письма? На дне лежала ерунда, какая скапливается обычно на дне ящика: шпилька, старомодный транспондер, зеленый камушек, отделанный как кулон, несколько карточек. Изображения на плотной глянцевой бумаге, небольшого формата. Всего три штуки, зажатые пластиковой скрепкой. Что это — ненужная и потому забытая шелуха? Или драгоценность, малое в малом, единственное личное в аскетично-безликом. Как понять другого, когда и себя-то с трудом поймешь.
Первая картинка была — безлюдный пейзаж: сосны, озеро. Земля или любая терраформированная планета. Цвета смазанные, трудноразличимые, бумага в одном углу обесцветилась и норовила завернуться. Со второй карточки на Электру со смехом глянули два светловолосых полуподростка, римских — на шеях болтаются детские буллы, плечи и носы облуплены, сидят на каком-то валуне голова к голове. Электра не сразу узнала себя и Люция.
Третье изображение было похоже на уменьшенный парадный портрет. Иллюстрация из книжки? Репродукция? Молодой темноволосый мужчина в старинном костюме — или это мундир — в кресле с высокой спинкой, рядом стоит красивая женщина в светлом платье, утянутом в талии, еще какой-то мужчина в скучном костюме и с откровенно римскими стрижкой и челюстью; трое детей: младенец в кружевном платьице и чепце, пятилетний малыш на лошадке-качалке и мальчик постарше, тоже в мундире и даже с какой-то сабелькой, мрачно и серьезно смотрит в объектив. Или на художника? Судя по обилию экзотических деталей, все-таки какая-то иллюстрация. И подпись, чернилами, от руки: `a Notre ami tr`es cher, avec reconnaissance de la famille Ardachi, 15/V/2939 AD.
Зачем она тут держала эти три фотографии? Почему скрепила вместе.
Почему-то Электре казалось, что стоит ей захватить «Волчицу», и она сможет задать Анне мучившие ее вопросы, вытрясти из нее правду. Мутанты ли они с Люцием, какие-то побочные результаты древнего проекта «Нефилим», или просто бессмысленные жертвы амбициозных родителей. Но Анна выскользнула из рук, а тут было… ничего тут не было. Комната с белыми стенами. Три фотографии. Выжженные лакуны в системе хранения данных.
Время поджимало, надо было готовиться к триумфу. Люди это заслужили, сутки боя, победа, хоть и дорогой ценой. Потерянные жизни. Спасенные жизни. Электра привычно распечатала себе мундир, переоделась. Люций все еще не отвечал на ее сообщения, злился. Наверное, он никогда не повзрослеет. Может быть, у него нет такой возможности? Может быть, это заложено в его генетической судьбе — вечное мальчишество, незрелость, безрассудная отвага и безграничная черствость, свойственная только подросткам.
А она? Что заложено в ней? А этот серьезный смуглый мальчик в мундире? Кто он? Она уже видела где-то эти упрямые светлые глаза, изогнутые брови, темные кудрявые волосы. Электра снова взяла в руки изображение, всмотрелась. Рука мальчика лежала на эфесе сабли. У основания большого пальца шел шрам, свежий, заметный. И шрам этот она уже видела.
На пленке? Во сне? Сторонним воспоминанием проскользнула чешуйчатая длинная тень с рисунка Малака: все смешалось — горячка боя, синие зверюги на «Волчице», тоска по утраченному, его подарок. Снова померещился запах нагретого песка и цветов олеандра, навязчиво преследовавший ее последние недели.