Римский период, или Охота на вампира
Шрифт:
Но она ухватила меня за руку:
– Почекай! Ты знаеш, сколько коштует кава у Вене?
– Ну, сколько может стоить кофе? Пошли!
Представьте себе матерого кинорежиссера, которого только что чуть не избили юные неонацисты и которому девушки говорят, что ему не по карману угостить их кофе! Я схватил их под локти и силой втащил в кафе «Империал». Они вошли туда, разом присмирев, как две крестьянки в барских покоях, скромно сели за столик на краешки золотисто-бархатных кресел, и к нам тут же подлетела хозяйка кафе:
– Битте!
– Three coffee, please.
– With milk?
– No, simple coffee.
И вот я опять смотрю Сильвии в глаза и растягиваю эту крохотную, как наперсток, чашку венского кофе, а Эльжбета жужжит и пшикает мне в ухо, думая, что говорит по-русски:
– Я ще вчора побачила, шо вона тоби подобается. Вона з Гданьска, перши дни на
А я все смотрел в глаза этой Сильвии, и жаркое темное пламя ее глаз сжигало мне кости так, что я даже не чувствовал вкуса этого замечательного кофе по-венски, который, как было написано в меню, когда-то сюда приходили пить Рихард Вагнер и Густав Малер.
Нет, мне не было сейчас дела ни до Вагнера, ни до Малера, ни до тех сопляков-неонацистов, потому что не им, а мне – мне! персонально! – сияли эти сжигающие глаза.
Я вынырнул из них только тогда, когда хозяйка принесла счет – 66 шиллингов!
66 шиллингов – это в полтора раза больше пособия, которое мне выдают на день в «Джойнте»!
66 шиллингов – это семь куриц по 9 шиллингов за кило!
66 шиллингов – это такая мелочь за огонь, который обжег меня и согрел в морозной Вене…
Полковнику Иванову П.И. от Елены Козаковой, сотрудницы Главной редакции иновещания Госкомитета СССР по телевидению и радиовещанию, внештатной переводчицы КГБ СССР
В связи с Вашим поручением сопровождать по Москве профессора Винсента Корелли и помогать ему в работе сообщаю:
Вчера профессор Корелли побывал в Институте психиатрии имени Сербского, где на протяжении всего рабочего дня знакомился с материалами судебно-психиатрических экспертиз…
Елена смотрела на Иванова. Чем дольше он читал ее рапорт, тем страшнее ей становилось. Хотя по дороге сюда, на Лубянку, она восторженно изумлялась самой себе – в ней, в каждой клеточке ее тела, еще жили экстаз и невесомость прошедшей ночи, и она, ей казалось, ничего не боялась – даже КГБ! Шла ли она по улице, ехала ли в метро – радость, кайф и полное обновление всей ее плоти светились, словно огоньки под лапами новогодней елки, в ее глазах, походке, взмахе ресниц, поднятом подбородке, дерзком повороте плеча и в летящем шелке ее завитых волос, – светились с такой вызывающей и притягивающей силой, что все встречные мужики сворачивали головы ей вслед. Так вот, оказывается, что делает с женщиной настоящий секс! Вот его божественное предназначение! Еще вчера она была полной замухрышкой, одной из миллионов московских баб, замызганных остервенелой погоней за рублем, колготками, сосисками по рупь двадцать и поливитаминами по восемьдесят семь копеек. Еще вчера она горбилась под тяжестью авоськи с грязной картошкой и луком, еще вчера ее сапоги разъезжались в месиве снега на тротуарах, и взгляд не отрывался от земли, и очки съезжали с носа, и ни один мужчина не обращал на нее никакого внимания, их взгляды скользили по ней не останавливаясь, как по пустому месту или по лозунгу «Партия и народ едины!». Но стоило ей провести полночи с мужчиной – с настоящим мужчиной! – стоило ей испытать то, что она испытала с Винсентом, и словно кто-то наполнил ее кровь хмельными шампанскими пузырьками, выпрямил спину и зажег в ней светильник женственности и соблазна. И все мужики разом – глазами, ноздрями и даже животом – заметили и опознали в ней это волшебное волнение гона и эротизма…
Господи, ну сколько можно читать ее короткий рапорт? Этот Иванов перечитывает его, наверное, в десятый раз!
«…Из Института Сербского мы, согласно Вашей инструкции, поехали на такси в Дом журналиста на Суворовском бульваре, где поужинали. Счет за ужин на 12 р. 53 коп. и квитанцию за такси на 1 р. 50 коп. прилагаю. За ужином профессор Корелли говорил на научные и исторические темы и хвалил кухню ресторана Дома журналиста…»
Черт возьми, за то время, что он читает и перечитывает ее писанину, можно прочесть Большую Советскую Энциклопедию!..
В затянувшейся паузе пузырьки отваги выветрились из ее тела, и Елена вдруг почувствовала себя опустошенной и усталой от бесконечного молчания этого полковника, и весь его кабинет – большой, с тяжелой мебелью, с тремя правительственными телефонами, с портретом Дзержинского на стене, массивной гранитной скульптурой
Поужинав, мы по просьбе профессора Корелли совершили пешую прогулку по Тверскому бульвару и улице Горького, после чего я на такси отвезла профессора Корелли на дачу в Горки-2 (квитанцию за проезд туда и обратно на сумму 7 р. 50 коп. прилагаю).
Москва, 5 февраля 1979 г.
Иванов в третий раз перечел рапорт и поднял наконец взгляд от стола. Молодая женщина, которая сидела перед ним, была сегодня совершенно не той, какую он выбрал три недели назад из двух десятков кандидаток и инструктировал здесь же, в этом кабинете, всего десять дней назад. Тогда это была стандартная серая мышка с испуганными глазами за стеклами дешевых очков, с впалой грудкой, как у синих цыплят, которых продают в буфете, и с такой же тонкой цыплячьей шеей, болтающейся в вытянутом воротнике ее старенького свитерка-водолазки. То есть именно то, что нужно для операции, а точнее, чем не жалко пожертвовать. Потому что все остальные переводчицы с итальянского – и штатные, комитетские, и внештатные, с радио и из МИДа – были чьи-то дети: дочки послов, кремлевских аппаратчиков и партийных бонз. Если в ходе операции с такой что-то случится (а случиться должно обязательно!), то потом не оберешься шума и бед. А эта Козакова казалась просто находкой – родители какие-то трудяги бог знает где, в Ижевске, она сама в семнадцать лет прикатила в Москву и – серебряная медалистка! – пробилась сквозь блатной конкурс в Иняз, а затем и на радио, где, как он выяснил, ее буквально «схватили» за ее голос. Честно говоря, ничего особого, кроме глухой хрипотцы, он в ее голосе не услышал, но им, специалистам, конечно, виднее – они считают ее звездой эфира и утверждают, что на Западе слушают только дикторов и ведущих именно с таким тембром голоса и что, когда эта Козакова выходит в эфир, итальянская аудитория советского радио увеличивается вдвое. Но поди проверь!..
Впрочем, теперь он, кажется, начинает верить этому. Теперь перед ним сидела совершенно иная Козакова – напуганная, конечно, и съежившаяся от страха за содеянный грех, но чертовски соблазнительная – с приоткрытыми полными губками, с неизвестно откуда взявшимися упругими грудками под белой блузкой, с локонами волос над маленьким розовым ушком и дразнящей кремово-байковой шейкой. Так серый и невидный средь листвы стручок открывается ярким бутоном, так гадкий утенок вдруг превращается в царевну-лебедь. Блин, сука этот Корелли! Сволочь итальянская! Только позавчера прилетел и уже трахнул эту Козакову, да так, что она вся светится изнутри его итальянской спермой, даже губы еще не обсохли!
– Н-да… – произнес Иванов, барабаня пальцами по столу, на котором лежал ее рапорт, и стараясь не смотреть на ее влажные кремовые приоткрытые губы. – А что за документы он изучал в Институте психиатрии?
Елена смущенно потерла пальцами висок:
– Знаете, со мной что-то случилось. Я переводила ему эти документы, но потом у меня вдруг закружилась голова – может быть, от переутомления, я до этого ночь дежурила на радио. И я не буду вам врать – вы ведь все равно все знаете, – она вдруг открыто улыбнулась, глядя ему прямо в глаза, – я на какое-то время отключилась. А когда очнулась, то оказалось, что я совершенно забыла все, что переводила. Но там не было никаких военных секретов, честное слово!