Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
– Ты есть руссише швайне! Поперву бачить хорошо глаза! Гут, гут! – он осклабился, обнажая крупные редкие зубы. – Потом второй очередь!.. Как это называет, нох айн мал… еще одзин раз попробовайт!
Фашисты взяли резиновые шланги.
Первые удары легли светло-красными полосами. Потом они стали буреть и вздуваться. Палачи работали ритмично, словно кузнецы в сельской кузнице. Один бил тонким скрученным резиновым жгутом, другой тяжелым шлангом. Первый, нанося удар, как бы указывал место, куда тотчас же опускался, словно кувалда, тяжелый резиновый шланг.
Через несколько минут чех уже не реагировал на удары. Его окатывали холодной водой. Едва он проявлял признаки жизни, палачи снова продолжали истязание.
Александр в бессильной злобе скрипел зубами. Эх, если бы удалось разорвать наручники! Он бы показал этим красномордым, что такое русский кулак! Но наручники были крепки. При каждой попытке их разорвать стальные зубы только сильнее въедались в запястья.
Гестаповец с нашивками офицера видел все. Он изредка поглядывал на Александра. Курил и ехидно улыбался.
– Поперву смотреть хорошо глаза! Гут, гут!
И Александр смотрел. Смотрел на муки товарища. Он не знал его, никогда раньше не встречал. Но раз гестаповцы над ним так издеваются, значит, он свой.
Сегодня их пытают третий раз. Третий раз и вместе. И в том же порядке. Сначала чеха, потом его, Александра Позывая, русского. Бесконечные побои. Бьют вторые сутки. Сразу, едва его привезли в Магдебургскую тюрьму из концлагеря, начался этот кошмар. Неужели фашисты докопались до истины, узнали, кто он?
Александр искоса следил за офицером. Гестаповец выпускал дым кольцами и улыбался.
«Все идет отлично! – думал фашист. – Нервы русского наконец начинают сдавать. Новая система «предварительной психологической обработки» прекрасно себя показала. Завтра можно начинать допрос».
Что же касается чеха, то о нем гитлеровец и не думал. Тот был просто случайной жертвой, на которую пал выбор. Он был немного похож на еврея, вот и вся его вина. Чтобы вызвать страх у русского, чеха забили до смерти.
Александр очнулся в одиночной камере. Он не помнил, когда прекратилась дикая порка, как его стащили со станка, обливали водой, приволокли в камеру. Он очнулся от клопов. Их было множество. Эти проклятые насекомые, чуя запах крови, облепили его со всех сторон.
Собрав силы, Александр стал переваливаться с боку на бок по голому деревянному полу, давить насекомых.
Ночью за ним пришли. Гестаповец с нашивками офицера сказал через переводчика, что предварительная порка это только вступление, и если он, русский пленный, желает сохранить свою жизнь, то должен чистосердечно признаться.
Вступительная речь гестаповца произвела обратное действие. Она не запугала, а только вселила уверенность. Гитлеровец не знает истины! Он, как в тюрьмах Виттенберга и Шмитенберга, считает Позывая «ненадежным пленным», который вел в лагере антифашистскую пропаганду, был вожаком, устраивал саботаж.
Александр внутренне улыбнулся. Ему стало легче. Несколько часов назад, когда еще длилась «предварительная обработка», он было думал, что наступил его конец, что фашисты докопались до настоящего. Ведь его ни о чем не спрашивали и не допрашивали, а только били. Так забивали насмерть обычно всех попавших в плен чекистов, работников НКВД и милиции. С ними гитлеровцы не разговаривали, а подвергали мучительной смерти. А уж если допрос, значит, им ничего о нем не известно.
Допрос продолжался несколько дней, Александр настойчиво отрицал свое участие в организации побегов, в ведении антифашистской пропаганды. Еле держась на ногах после пыток, он все же находил в себе силы твердо держаться одной линии.
– Ты есть красный офицер?
– Солдат. Рядовой солдат ополчения.
– Что есть ополчение?
Александр объяснял. Его заставляли повторять. Один раз, другой, третий. Ждали, что он запнется, собьется.
– Ты есть коммунист?
– Я колхозник, рядовой колхозник.
Александр смотрел в тупое самодовольное лицо фашиста и с болью в сердце думал о том, как мало гитлеровцев он уничтожил своими руками. Ведь воевать ему пришлось считанные месяцы! Бронь, которая охраняла его от мобилизации, не охраняла от укора совести. Позывай рвался на фронт, рвался туда, где решалась судьба истории. Он писал один рапорт за другим с просьбой направить в действующую армию. Но его отпустили только в августе 1941 года, когда фронт приблизился к родному Киеву. Взяв в руки винтовку, Александр Позывай встал на защиту родного города. Потом отступление за Днепр, бои под Борисполем, окружение… Вырваться не удалось… Плен, колючая проволока. Он побывал в концлагерях Дарницы, Киева, Житомира, Славуты, Ровно. Он видел, как умирали истощенные от голода, сходили с ума от отчаяния, гибли от болезней. Он видел, как фашисты устраивали чудовищные репрессии, жертвами которых были невинные и безоружные.
Из Ровно повезли на запад, в Германию. Из концлагеря возили на заготовку леса, потом перевели на завод. Но разве можно заставить советского человека трудиться на врага?
На заводе среди военнопленных нашлись надежные товарищи. Стали организованно вредить, портить оборудование, готовиться к побегу. Тем, кто шел в побег, было необходимо иметь хоть немного продуктов. Но где их взять? Ночью подпольщики напали на продовольственный склад. Скрутили охранника, сбили замки. Однако в складе был всего один мешок ржавой рыбы. Взяли рыбу, и первая группа из двадцати семи храбрецов в ту же ночь совершила побег.
Утром организованный побег вызвал переполох. Фашисты стали искать активистов. Схватили и Позывая. При обыске у него нашли хвост ржавой рыбы. Это было единственным доказательством его вины. Но куски рыбы находили и у других заключенных…
Гестаповец с нашивками офицера нервничал. Допрос не принес ничего нового. «Предварительная психологическая обработка» не дала желаемого результата. Позывая бросили в камеру пыток.
Три дня и три ночи продолжался кошмар. Однако воля чекиста оказалась крепкой. Он стойко перенес пытки.