Ринг за колючей проволокой
Шрифт:
Несколько человек вышло из строя.
Из задних рядов протолкался низкорослый солдат и, поправляя на ходу свой вещевой мешок, обратился к Кушнир-Кушнареву:
– Папаша, а старшинам тоже можно в левую сторону?
Старик повернулся к Шуберту и перебросился с ним несколькими словами по-немецки. Потом ответил солдату:
– Герр лагерфюрер говорит, что старшина не является офицером, но если вы были с таким званием на командирской должности и являетесь коммунистом, тогда можно.
Солдат снял пилотку, вытер ею лоб и улыбнулся добродушно и счастливо:
– Спасибо,
Потом он неловко потоптался на месте и, решительно скинув с плеч мешок, протянул его своим друзьям:
– Бери, ребята, тут кое-что есть. Разделите и не поминайте лихом. Не думайте, что я шкурник. Нет, – он снова вытер вспотевший лоб, – я у офицеров агитацию разверну и вам поддержку организую насчет жратвы и прочего бельишка.
Андрей, засунув руки в карманы штанов, пристально следил за Кушнир-Кушнаревым, за эсэсовцами, потом сплюнул:
– Брехня это.
Сашка удивленно поднял брови. Андрей горячо зашептал Косте, пересыпая свою речь ругательствами:
– Не верю я, что хошь делай, не верю. Фашисты, подлюги, всегда фашистами останутся, мать их за ногу да об стенку.
Из всей группы, в которой находился Андрей, человек пятнадцать шагнули вперед. Бурзенко видел, как второй эсэсовец, тот, что с низким лбом, криво усмехнулся и подал знак рукой. Командиров сразу же окружили солдаты и повели мимо ворот Бухенвальда. Некоторые из оставшихся с открытой завистью провожали их взглядами. Везет же людям… Никто даже и не подозревал о том, что они уходят в свой последний путь.
Андрей толкнул незаметно Костю: смотри, фашист говорить собирается. Костя поднял голову. Лагерфюрер выступил вперед. Моряк дернул за рукав Пельцера:
– Слушай повнимательней.
Тот кивнул головой.
Но лагерфюрер Макс Шуберт заговорил на ломаном русском языке.
– Русских зольдат! Культурный страна Гросдейчланд любил порядка и дисциплин. Это надо знайт. В Бухенвальд есть добший здоровья дух. Бегайт не надо. Я не советуйт, будет мама плакайт, – и Шуберт пальцами изобразил пистолет, – пуф-пуф! Никто еще не убегайт из политише лагерь Бухенвальд. Наш лозунг: арбайт, арбайт унд дисциплина. Форштейн?
– Соотечественники, будьте благоразумны, – добавил к словам Шуберта Кушнир-Кушнарев, – герр лагерфюрер дает вам хороший совет.
Эсэсовские офицеры ушли. Вслед за ними кошачьей походкой поспешил и старик.
– Шкура, – Андрей смачно сплюнул.
Костя пропел вполголоса:
– Начинаются дни золотые…
И, сделав паузу, добавил:
– Держись, братишки!
Голод и усталость давали о себе знать. Узники тревожно оглядывались. Неужели о них забыли? Уже больше двух часов стоят они перед канцелярией. Солнце немилосердно жжет. Людей совсем разморило, они обессилили.
Андрей чувствовал, как начинают дрожать ноги. Кружится голова. Он стиснул зубы. Тошнит. Кажется, нет конца этой пытке…
То там, то здесь в застывшей колонне заключенных раздаются отчаянные вскрики, глухой удар падающего тела. Тем, кто упал, солдаты не разрешают подниматься. Несчастные лежат на теплой каменной мостовой, ожидая решения своей судьбы. Но они уже обречены. Их ждет крематорий.
Новички даже не догадываются о том, что идет «естественный отбор». С циничным хладнокровием гитлеровцы проводят это страшное испытание: слабые и немощные – от них нет никакой пользы – должны погибнуть, а сильные, крепкие должны еще поработать на фюрера, отдать свои последние силы, свое здоровье.
Наконец приходит офицер и, взглянув на ручные часы, командует:
– Бегом!
Заключенные срываются с места.
– Быстрее!
Запыхавшиеся люди добегают до большой площади. На ней, по новому приказанию, делают круг.
Бежать с каждым шагом все труднее. Многие не выдерживают, падают…
Нелегко бежать даже Андрею, а ведь он умеет регулировать дыхание. Четыре шага – вдох, четыре – выдох. Сердце колотится так сильно, что кажется вот-вот выскочит из грудной клетки.
Рядом бежит Пельцер. Он на ходу скинул свою тяжелую куртку и шапку, с которыми до этого не расставался. Старый учитель понимает, что надо спасать не вещи, а жизнь. Лицо его стало землисто-серым. Крупные капли пота покрыли все его лицо, оставляя грязный след. Старый учитель географии как-то нелепо взмахнул руками и, словно запутался в своих ногах, качнулся назад. Но упасть он не успел. Сильные руки Андрея поддержали его.
– Дышите глубже, глубже! Еще!
После третьего круга эсэсовец поднимает руку:
– Стой!
Качаясь, словно пьяные, узники останавливаются. Колонна заметно поредела. А на плацу лежали обессиленные люди.
Поддерживая Пельцера, Андрей осмотрелся. Отсюда, с площади, весь лагерь хорошо виден. Он разместился на каменистом склоне горы. С площади вниз уходят пять параллельных улиц, по бокам которых тянутся ряды деревянных и каменных бараков. Справа, в сотне метров от ворот, низкое каменное здание, огороженное высоким деревянным забором. Над зданием – квадратная труба. Из нее идет черный дым…
Снова команда «Бегом!» На этот раз – в баню. Баня – низкое полутемное помещение. Пол, стены и потолок из серого цемента. «Каменный мешок», – подумал Андрей.
– Раздевайся!
Потом – в парикмахерскую. Заключенные в темно-синих форменных костюмах ловко орудуют электрическими машинками. На груди у них Андрей заметил знаки различия – зеленые или красные треугольники и на белом квадрате четырехзначные номера. Парикмахеры быстро остригали новичков, оставляя полосу волос от лба до затылка. А у пожилых, начинающих лысеть, – оставляли все волосы, простригая дорожку от затылка до лба. Страшная прическа придавала узникам жуткий вид.
В следующем помещении заключенных заставили зайти в бассейн и окунуться с головой в грязно-коричневую жидкость – дезинфицирующий раствор.
Андрей немного замешкался. В ту же секунду он получил сильный удар резиновым шлангом по шее:
– Шнель! Бегом!
Андрей плюхнулся в бассейн и, выплевывая противную жидкость, поспешил к противоположному краю. Заслезились глаза, защипало под мышками, тело чесалось и горело.
Но останавливаться не разрешают. Все время подгоняют:
– Поторапливайся! Шнель! Шнель!