Ринсвинд и Плоский мир
Шрифт:
И вдруг Ринсвинда осенило. Он перевел взгляд с Хруна на иконограф. Бес-живописец стирал в крошечном корытце белье, а саламандры дремали у себя в клетке.
– У меня появилась идея, – сказал Ринсвинд. – Как ты думаешь, чего хочется каждому герою?
– Золота? – предположил Двацветок.
– Нет. В смысле чего ему по-настоящемухочется?
Двацветок нахмурился.
– Не совсем тебя понимаю, – произнес он.
Ринсвинд взял в руки иконограф.
– Хрун, – окликнул он. – Подойди-ка сюда, а?
Дни
– Если с нами что-нибудь случится, – сказал Ринсвинд, – некому будет управлять магической коробкой. Не будет больше картинок Хруна, ты понял?
Варвар кивнул. Он смотрел на последнюю картинку и не мог налюбоваться. На ней был изображен он сам, стоящий в героической позе и попирающий ногой кучу убитых троллей.
– Ты, я и наш малыш-друг Двацветка, мы здорово гладим, – высказался варвар. – И завтра можно мы сделаем профиль получше, хокей?
Он заботливо завернул картинку в шкуру тролля и уложил в седельную сумку, к остальным своим изображениям.
– Похоже, сработало, – восхищенно заметил Двацветок, когда Хрун выехал вперед, чтобы разведать дорогу.
– А как же, – отозвался Ринсвинд. – Больше всего на свете герои любят самих себя.
– Знаешь, ты здорово наловчился пользоваться иконографом.
– Ага.
– Тогда, наверное, тебе будет приятно иметь вот это, – Двацветок протянул ему картинку.
– Что это? – спросил Ринсвинд.
– О, просто картинка, которую ты сделал в храме.
Ринсвинд в ужасе взглянул на кусочек стекла. Там, окаймленный несколькими проблесками щупальцев, виднелся огромный, кривой, покрытый пятнами от различных зелий, расплывчатый большой палец.
– Это история всей моей жизни, – устало объявил волшебник.
– Ты выиграла, – сдался Рок, толкая через игральный стол свою кучку душ.
Собравшиеся вокруг боги вздохнули свободно.
– Но мы еще сыграем, – добавил он.
Госпожа улыбнулась двум похожим на вселенские дыры глазам.
А потом не осталось ничего, кроме обратившихся в прах лесов и облака пыли на горизонте, которое медленно смещалось, подгоняемое легким ветром. И еще черной, потрепанной фигуры, сидящей на выщербленном и поросшем мхом мельничном жернове. Вид у нее был, как у человека, которого несправедливо обошли, который внушает страх и ужас, но остается единственным другом для бедных и лучшим лекарем для смертельно больных.
Смерть, хотя у него и не было глаз, смотрел вслед исчезающей вдали фигуре Ринсвинда. Обладай его лицо хоть малейшей подвижностью, брови на нем были бы хмуро сдвинуты. Несмотря на свою всегдашнюю исключительную занятость, Смерть решил, что теперь у него появилось хобби. В этом волшебнике присутствовало нечто такое,
– Я ДО ТЕБЯ ЕЩЕ ДОБЕРУСЬ, ДРУЖОК, – пообещал Смерть голосом, похожим на стук крышек свинцовых гробов. – ВОТ УВИДИШЬ.
Она называлась Червберг, гора Черв, и возвышалась над зеленой долиной почти на полмили. Гора была огромной, серой и перевернутой вверх ногами.
У основания она имела в поперечнике всего десятка два ярдов. Потом, грациозно выгибаясь наружу, словно перевернутая башня, она поднималась сквозь льнущие к ней облака и наконец завершалась, будто ее обрубили, четвертьмильным в диаметре плато. Здесь, наверху, рос крошечный лесок, зелень которого каскадом спускалась за обрыв. Здесь жили люди, построившие деревеньки. Здесь даже текла речушка, переливающаяся через край водопадом, который достигал земли исключительно в виде дождя.
Имелись здесь и пещеры, причем входы в них располагались на несколько ярдов ниже уровня плато. Черными, грубо вырубленными дырами зияли они со склонов, так что в это свежее осеннее утро гора Черв, нависающая над облаками, выглядела гигантской голубятней.
Судя по размерам пещер, размах крыльев ютившихся там «голубков» достигал ярдов сорока.
– Так я и знал, – сказал Ринсвинд. – Мы угодили в сильное магическое поле.
Двацветок и Хрун обвели взглядом небольшую лощинку, в которой друзья устроили полуденный привал, и посмотрели друг на друга.
Лошади мирно пощипывали у ручья густую траву. Среди кустов порхали желтые бабочки. Воздух был наполнен запахом тмина и гудением пчел. На вертеле тихо шкворчали туши диких свиней.
Хрун пожал плечами и вернулся к умащению своих бицепсов, натирая их до блеска.
– По мне, все хорошо, – буркнул он.
– Попробуй подбросить монетку, – посоветовал Ринсвинд.
– Чего?
– Монетку, говорю, подбрось.
– Хокей, – согласился Хрун. – Если ты так настаиваешь…
Он достал из кошелька пригоршню мелких монет, награбленных в дюжине разных государств. Покопавшись в них и выбрав щлотскую свинцовую четвертьйоту, Хрун уравновесил ее на пурпурном ногте большого пальца.
– Ты называй, – предложил он. – Решка или… – он сосредоточенно изучил оборотную сторону монеты, – рыба какая-то с ногами.
– Ты подбрасывай, а я назову, – ответил Ринсвинд.
Хрун ухмыльнулся и щелкнул пальцем.
Йота, вращаясь, взлетела в воздух.
– Ребро, – не глядя, определил Ринсвинд.
Магия не умирает. Она постепенно растворяется.
Это можно проследить на примере областей, которые служили ареной для великих сражений Магических войн, случившихся вскоре после Создания. В те дни магия в сыром виде была весьма распространена и охотно использовалась Первыми Людьми в их войне с Богами.