Ришта или подкожный червь
Шрифт:
Но как погубить все эти миллиарды рачков, великолепно приспособленных к среде своего обитания? Попробовали обрабатывать воду хлором - не помогло. Обратились к марганцевому кали и медному купоросу. Растворили в хаузе среднего размера триста килограммов ядохимиката. Вода в пруду приобрела вишневый, потом ядовито-зеленый цвет, стала совершенно непригодной для питья, но циклопы продолжали благоденствовать. А между тем природа обходится в таких случаях куда более простыми средствами. В Джизаке, который славился как “город ришты”, болезнь исчезла в 90-х годах XIX века после того, как оказался разрушенным канал, снабжавший город водой. Городские хаузы высохли, погибли циклопы, а вместе с ними и микрофиллярии. В Карши водоемы опустели в годы гражданской войны, когда, спасаясь от междоусобицы, население покинуло город. Итог тот же - в Карши нет больше ни одного риштозного. Что и говорить, история подсказывает весьма радикальные методы. Но мыслимо ли повторить нечто подобное в мирное время в довольно большом населенном пункте, на краю пустыни? Кто решится бросить вызов привычкам и просто естественным потребностям города, где живы не только традиции шариата, но и живут сотни реальных врагов новой власти, новой культуры? Доктор Исаев но мог не задуматься о последствиях эксперимента, который собирался предпринять. И все-таки он твердо решил повторить в Бухаре нечто подобное тому, что пережили Карши и Джизак.
...Случалось ли вам посещать Бухару летом? Представляете вы состояние человека, вынужденного в сорокаградусную жару принимать серьезные решения за конторским столом, стоять за прилавком магазина или у заводского станка? Не станем углубляться в физиологию человека, пребывающего в условиях сухих тропиков. Вернемся на четыре с половиной десятилетия назад и вообразим себя в Бухаре приезжими, которых июльский жар гонит к единственному источнику воды - хаузу. Узкие перекаленные улицы, начисто лишенные растительности, в конце концов, выводят нас к Ляби-хаузу. Усталый взгляд уже угадывает вдали тень раскидистых деревьев, слух ловит плеск воды. Мы спешим на этот сладостный мираж, но, увы, водоем пуст. Рабочие кетменями выгребают донный ил. Прохожий советует пройти к Бола-хаузу. Тащимся по нестерпимой жаре, но, не доходя квартала, уже слышим рев механического насоса, который откачивает воду, разливая ее прямо по земле. Пусты Аталык и Гаукушон, нет воды в хаузе Газион и Ходжа-Булгар, вонь стоит над сохнущими хаузами Ходжа-Зайнетдин и Мулла-хаи. Хаузы Hay, Рашид и Кази-Колон полны водой, но поверхность ее черна от жирного слоя нефти. Чайханщик разводит руками - нет чая, уборщик улиц - фаррош - не поливает пыльную мостовую - нет воды, хозяйки в домах печально вздыхают, их вместительные, врытые в землю кувшины - хумбы - пусты: машкоб не успевает их наполнять, вода осталась лишь в дальних хаузах, да и там ее очень мало...
Почему мало? Это еще один исаевский метод уничтожения циклопов. Опыт показал, что рачки не терпят высоких температур. Тем лучше. Если наполнить хауз на треть, на четверть, вода сильно прогревается и миллионы погибших рачков опускаются на дно вместе с убитой личинкой. Что? Недостаток воды сказывается на людях? Пусть потерпят. Ришта смертельно ранена, ее необходимо добить. Пусть потерпят...
Так продолжается не день и не месяц, а целых два года, пока не удается осушить и самым решительным образом очистить все хаузы Старой Бухары. Кто практически производил эту работу? Те, кого мы видели с лопатами и кетменями на дне Ляби-хауза - жители близлежащих кварталов. Они должны были своими руками вычерпать воду (насосы появились лишь в конце 1926 года, да и то не везде), очистить метровый слой донных отложений, отскоблить заросшие водорослями каменные ступени. Это тоже идея Исаева. “Хозяин воды” - его так и зовут в городе - снова, как в пору борьбы с малярией, использует “хошар” - коллективный, добровольный труд населения.
“Хозяин воды” строг. Некоторые даже считают его жестоким. Во всяком случае, он никому не желает верить на слово. Ни большому начальнику, ни седобородому аксакалу. Он должен все увидеть сам. Каждое утро во дворе института его встречают представители общественности, председатели махаллинских (квартальных) комитетов. Они с поклоном подают доктору составленную по всем правилам бумагу. Что-нибудь вроде: “Сообщаем, в нашей махалле из хауза Кори-Комол выпустили старую нечистую воду и очистили всё в соответствии с законами здравоохранения. Поэтому просим для нужд населения разрешить пуск свежей воды в хауз”. Есть и угловой штамп: “Кори-Комол, Махаллинский комитет, гор. Старая Бухара” и порядковый номер и дата - 23 июля 1926 года. Но Исаев не торопится с разрешением. По сумасшедшей жаре сам отправляется принимать очищенные хаузы. Аксакалы с трудом поспевают за ним. Но главное впереди. Прием превращается в почти бесконечную процедуру. Исаев мечется по дну водоема, прыгает по ступенькам, заглядывает в каждый угол. Почему на ступенях не зацементированы все щели? Циклоп только и ждет, чтобы разгильдяи оставили ему местечко в тени. Зачем сохранили зеленые водоросли? Эта зелень имеет обыкновение выделять пузырьки кислорода, которые опять-таки чрезвычайно милы циклопу. А выбранный со дна ил надо немедленно увезти подальше от берега, желательно за город, на поля.
Солнце печет. Аксакалы терпеливо переминаются с ноги на ногу, кивают в знак согласия, но Исаев не верит поклонам и улыбкам. Он не уходит от хауза, пока в руках одного из жителей не появляется ведерко с цементом, а другие вооружаются лопатами, чтобы соскоблить с каменных плит злополучные водоросли. Только тогда, будто нехотя, “хозяин воды” достает из кармана красный карандаш и выводит на заявлении размашистое: “Пуск воды разрешается. Л. Исаев”. Вечером на карте, висящей в кабинете директора института, появляются новые обозначения: очищенный хауз будет обведен красным кружком, осушенный - желтым, на место засыпанного водоема появится крест. Ставить кресты - любимое занятие Исаева.
...Статистика равнодушна, она с одинаковым спокойствием подводит итоги жертвам войны, эпидемии и успехам экономического строительства. Но люди, читающие статистические сборники, неравнодушны. В цифрах - жизнь. Можно ли оставаться безразличным к жизни? В 1925 году в Старой Бухаре было осушено 50 хаузов, очищено - 32, в 1926 году осушено - 40, очищено - 20. Не пробегайте холодным взглядом эти цифры. В них концентрат исаевского характера, квинтэссенция убежденности и воли ученого. А ведь было всякое. В мечетях и на базарах Бухары шептали проклятия тому неверному, который лишает добрых мусульман возможности совершить богоугодное омовение. Родственники умершего с проклятиями подступали к врачу - им негде достать воды, чтобы по законам Корана обмыть тело усопшего; устроители праздничного тоя жаловались: воду на традиционный чай приходится тащить с другого конца города. Исаев не уступал, не шел ни на какие компромиссы, не обещал поблажек. С пересохшим горлом, с растрескавшимися губами, он продолжал бегать от хауза к хаузу, заглядывал в хумбы, приказывал, подгонял, командовал. И все лишь с единственной целью - спасти этих недовольных, раздраженных, озлобленных людей от власти ришты, от “горя риштозного”.
Последний больной в городе Бухаре был зарегистрирован в доме номер 10, квартал Мирдуст, осенью 1931 года. Еще через несколько месяцев медики вылечили риштозного старика из пригородного кишлака Науметан. Это была последняя жертва ришты на территории Советского Союза. Но неизбежность победы была ясна значительно раньше. 23 декабря 1928 года, выступая на Третьем съезде врачей Средней Азии, доктор Исаев уже мог сообщить:
“В результате планомерной пятилетней борьбы заболеваемость риштой, доходившая раньше до 20 процентов, снизилась в 1928 году до 1 - 3 процентов: в минувший сезон при тщательных поисках риштозных больных на 50 тысяч населения города нам удалось учесть всего 171 больного. Мы имеем все основания сделать заключение, что в 1931 - 1932 годах ришта в Средней Азии исчезнет”.
Медики встретили это сообщение восторженными аплодисментами. Но сам Леонид Михайлович, как рассказывают, долго не мог простить себе, что не добил червя-паразита раньше, как обещал Марциновскому, к 1927 году. Для окончательной победы не хватало ему тогда завершающего штриха - водопровода. Белые будочки водоразборных колонок на перекрестках Бухары и ажурная конструкция водонапорной башни появились только в 1929 году.
Подводя на Третьем съезде врачей итоги риштозной эпопеи, Леонид Михайлович помянул добрым словом и верных помощников, сотрудников Бухарского ТропИна и славного предшественника Федченко. Первооткрыватель Алексей Федченко только мечтал, что когда-нибудь его теоретические заключения смогут “содействовать уничтожению паразита”. Доктор Исаев шел вторым, но был из породы созидателей. После таких, как он, мечты обретают материальную плоть, слово становится делом. Он говорил о Федченко: “Почти шестьдесят лот назад этот исследователь-одиночка сумел наметить основные моменты эпидемиологии ришты. Сейчас мы большим коллективом заканчиваем начатое им дело, отворяем ключом познания двери к здоровой жизни”. Это был разговор на равных.
...Осенью 1967 года я приехал в Бухару, чтобы собственными глазами увидеть, что осталось от титанической деятельности моего героя. Я нашел бывшее здание Тропического института, разыскал бывшее постпредство РСФСР в Бухарской республике, зашел в городской музей, который разместился в некогда неприступном Арке. Но напрасно искал я знаков памяти о моем герое, напрасно бродил от стенда к стенду в музее. Там ни слова не было сказано о победе над риштой. Ни слова о создателе первого Бухарского научно-исследовательского института. В музее не нашлось даже места для портрета доктора Исаева. Не оказалось в городе и памятной доски, посвященной Леониду Михайловичу. Я знаю, как переменчиво время, как коротка человеческая память. Но не могли же за какие-нибудь сорок лет выветриться из людской памяти все события, связанные с риштой, все то хорошее, что принес людям “хозяин воды”. Неужели и впрямь подвиг ученых забыт народом начисто, совсем, навсегда?
Гостеприимные хозяева повели меня по Бухаре снова. Мы обходили старинные мечети и медресе, базары и кварталы новых домов. Мои хозяева поили меня зеленым чаем в чайхане, расположенной в тени великолепного парка. Деревья росли на месте засыпанных хаузов. Любезные бухарцы услаждали слух гостя рассказами о том, как изменяется и хорошеет их город. Они обращали мое внимание на сеть стальных труб, несущих газ в каждую квартиру. Трубы змеями вились по стенам домов, огибали деревянные, редкой резьбы старинные двери. Двери нравились мне больше труб. Но хозяева с этим не соглашались. Их восторгал также лес телевизионных антенн над плоскими крышами. К подножию водонапорной башни мы подошли уже под вечер. Голубая дымка опускалась на город. Сквозь черный переплет железных опор, на фоне оранжевого неба я увидел силуэт минарета Калян. Величественный и строгий, с неизменным гнездом аиста на вершине, тысячелетний Калян стоял, как живой укор грубой водокачке. Но странно, мои спутники как будто не замечали несоответствия между прелестью древней архитектуры и рациональной грубостью нового сооружения. Эти коренные бухарцы вовсе не считали водонапорную башню некрасивой, Она казалась им даже изящной, а главное, символизировала новый быт, новую эпоху.