Риск
Шрифт:
Гобелен выступает в Кемптоне.
Его изумление едва ли укрепило мою несуществующую уверенность.
— Святые небеса! воскликнул он. — Я хочу сказать, Ро, если откровенно, разумно ли это?
— Совершенно неразумно.
— Тогда зачем?
— Мне чертовски трудно сказать «нет».
Джосси рассмеялась.
— Бесхребетный, — вынесла она приговор.
Открылась дверь, и появилась темноволосая женщина в длинном черном платье. Казалось, она плавно шествует в ореоле собственного сияния. Радостное оживление Джосси померкло, словно догоревший огонек. Финч шагнул навстречу
— Лида, дорогая, это Рональд Бриттен. Ро, Лида Сванн.
Ленточный червь, вооруженный крючками, назвала ее Джосси. Ленточный червь имел широкий лоб без единой морщинки, темно-синие глаза и волосы цвета воронова крыла, гладко зачесанные назад. Когда мы поздоровались за руку, она тепло сжала мои пальцы своими. Густой, сладкий аромат духов посылал те же сигналы, что и ее полная грудь, тончайшая талия, узкие бедра и дразнящая улыбка: чувственная женщина в полном расцвете. И полная противоположность тому, чему отдавал предпочтение я сам, — твердому характеру и чувству юмора. Джосси наблюдала за нашим обменом любезностями с мрачным выражением лица, и мне захотелось подойти и крепко обнять ее.
Почему бы и нет, решил я. Высвободившись из знойных тенет Лиды, я преодолел необходимое расстояние, и моя рука настойчиво обвилась вокруг талии Джосси.
— Нам пора идти, — сказал я. — Чтобы накормить голодающих.
Джосси продолжала дуться, пока мы пересекали холл, садились в машину, и еще целых пять минут в пути.
— Ненавижу ее, — заявила она. — Этот волнующий, грудной голос... это все наигранное.
— Это джин, — сказал я.
— Что?
— Слишком большое количество джина влияет на голосовые связки.
— Вы морочите мне голову.
— Кажется, я люблю вас, — сказал я. — Чертовски глупо так говорить.
— Почему?
— Вы не можете любить девушку только потому, что она ненавидит подружку отца.
— Причина не хуже многих других.
Она обратила на меня пытливый взгляд большущих глаз. Я продолжал смотреть прямо перед собой, так как вел машину в темноте по проселочной дороге.
— Сильные мужчины падают к ее ногам, как кегли, — сказала она.
— А я слабый.
— Бесхребетный. — Она заметно повеселела и наконец отважилась улыбнуться. — Вы хотите, чтобы я приехала завтра в Кемптон и поддержала вас?
— Приезжайте и дайте Мойре Лонгерман двойной бренди, когда я упаду.
За обедом она сказала немного озабоченно:
— Наверное, вам приходило в голову, что оба последних раза, когда вы выступали, вас заталкивали в темные дыры сразу после скачек?
— Приходило, — признался я.
— Но неужели вы...хм... ничуточки не боитесь завтрашнего дня?
— Я бы очень удивился, если бы история повторилась.
— Удивление вам мало поможет.
— Верно.
— Вы совершенно невыносимы, — вспыхнула она. — Если вы знаете, почему вас похитили, отчего бы не сказать мне?
— Возможно, я ошибаюсь и хотел бы сначала задать несколько вопросов.
— Каких?
— Что вы делаете в воскресенье?
— Это не вопрос.
— Вопрос, — подтвердил я. — Не хотели бы отдохнуть денек на острове
Меня преследовало чувство вины из-за того, что я опрометчиво согласился скакать на Гобелене. Я изо всех сил старался хоть немного поесть, а позже — поспать, когда распрощался с Джосси на пороге ее дома и я вернулся в коттедж. Оба начинания почти не увенчались успехом, так как мой организм упорно сопротивлялся настойчивым попыткам вернуть его в нормальное состояние. В субботу утром лицо, взглянувшее на меня из зеркала в ванной комнате, не внушило бы доверия никому, даже Мойре Лонгерман.
— Ты полный кретин, — сказал я вслух, и мое отражение согласилось.
Чашка кофе, вареное яйцо и тост на счастье, и я отправился в город искать владельцев заброшенных складов. Агенты по недвижимости, занятые переговорами с супружеской парой, державшейся за руки, нетерпеливо ответили мне, что уже сообщили всю информацию полиции.
— Ну, так сообщите ее и мне, — сказал я. — Вряд ли она является секретной, не правда ли?
Бородатый клерк с бледным лицом, к кому я обращался, явно забеспокоился и побежал советоваться. Он вернулся с листком бумаги и вручил его мне с брезгливым видом, будто это некий порочащий документ, одно прикосновение к которому пятнает его бессмертную душу.
— Мы прекратили деловые отношения с этими людьми, — серьезно сказал он. — Доска с нашим именем не должна быть прикреплена к стене.
Я в жизни не встречал человека, кто выражал бы свои мысли таким казенным языком. Но он еще не закончил излагать свою позицию.
— Мы бы хотели, чтобы нас не считали причастными к данной ситуации.
Я прочитал слова, написанные на бумажке.
— Уверен, так оно и есть, — сказал я. — Не скажете ли мне, когда эти люди в последний раз давали о себе знать? Кто-нибудь наводил недавно справки о том, можно ли нанять или использовать склад?
— Эти люди, — с неодобрением обронил он, — по-видимому, сдали склад в аренду каким-то армейским снабженцам несколько лет назад, не поставив нас в известность и не заплатив причитающееся нам вознаграждение. Ни тогда, ни после мы не получали от них никаких распоряжений относительно передачи склада в аренду и в субаренду.
— Огромное спасибо, — поблагодарил я и, ухмыляясь, вышел на улицу.
Запись на клочке бумаги, задним числом так возмущавшая агентов, гласила: «Нэшнл констракшн (Уессекс) Лимитед», иными словами, складом владели мифические строители, выдуманные Онслоу и Глитбергом.
Я забрал из срочной печати увеличенные фотографии с негативов Хилари и прогулялся пешком до нашей конторы. Там стояла тишина, как и всегда по субботам, и кипы необработанных документов немым укором громоздились у меня на столе. Избегая смотреть на них, я позвонил в полицию.
— Есть новости? — спросил я, и мне ответили, что никаких.
— Вы установили владельца фургона? — поинтересовался я.
— Нет, не установили.
— Разве на двигателе не было номера? — продолжал я.
Номер есть, сказали мне, но он не является подлинным номером именно этого автомобиля, и машина скорее всего проделала долгий путь к складу, побывав во многих руках и ремонтных мастерских.