Рискованная игра
Шрифт:
— Ты... — воскликнул бородатый художник и вдруг широко раскинул длинные руки в стороны и радостно расплылся в широкой улыбке. — Маланов!
— Он самый, Костя, — улыбнулся Маланов.
Здоровяк нетвердой походкой бросился к гостю и щедро обнял Илью, энергично похлопывая по плечу.
— Ильюша! — не веря своим глазам, пробасил Гуреев на всю прихожую. — Как я рад тебя видеть!
Славка Демакин, поняв, что гость в надежных руках, поспешил ретироваться.
— Ладно, Илья, вы тут разбирайтесь, — сказал он, — только недолго, а то водка стынет.
Плотный
— Хорошо, — согласился Маланов.
Вячеслав направился на кухню, где также сидели люди.
— Иди, Иуда рода человеческого, иди с богом, пока я трезв! — благословил собрата по кисти бородатый художник.
Слава Демакин ничего не ответил и скрылся на кухне, а Костя, потрепав немного гостя по плечу, вдруг встрепенулся и удивленно посмотрел на Маланова.
— Ильюша, а чего это мы тут стоим? — спросил он у приятеля, словно тот был повинен в бездействии.
Илья снисходительно усмехнулся.
— Вот об этом я хотел бы спросить у тебя, Константин Сергеевич? — парировал вопросом на вопрос пенсионер. — Кто хозяин здесь?
Бородатый хозяин энергично тряхнул своими кудрями и взял под руку дорогого гостя.
— Виноват, Алексеевич, виноват! — пробурчал художник и потащил Маланова на кухню, где только что за дверью скрылся его собрат. — Пойдем в народ, Ильюша! Нельзя брезговать народом, ведь мы все из него…
Илья не стал противиться.
— Пойдем, — согласился инструктор и, поддерживая товарища, направился в заданном направлении.
Не успели хозяин с гостем войти на кухню, как раздалось общее радостное восклицание присутствующих.
— Илья! — воскликнул смуглолицый Юрка Глаголев.
— Маланов? — удивленно произнес Дима Власов, симпатичный брюнет, занимающийся то ли бизнесом, то ли искусством.
— Легок на помине, — бесстрастно усмехнулся вечно подозрительный Владимир Джимисюк, отрывая голову сушеной вобле. — Долго жить будешь, Алексеевич… — заметил художник и пригладил свои усы а-ля «Песняры».
Седовласый мужчина развел руки в стороны, словно хотел подчеркнуть, что во всем промысел Божий.
— Надеюсь, — вздохнул инструктор, пожимая руки приятелям. — Добрый вечер всей честной компании!
— Привет, привет, бродяга!
— Илья, присаживайся к столу, — пригласил Демакин гостя, указывая рукой на старенький стул, и стал разливать водку в рюмки.
Седовласый полковник поблагодарил товарищей и присел на стул.
Сразу же со всех сторон посыпались вопросы в адрес гостя, однако бородатый художник быстро прекратил допрос.
— Молчать! — недовольно гаркнул Костя Гуреев.
— Ты чего, Костяныч? — не поняв раздражения хозяина мастерской, удивленно спросил Вовка Джимисюк.
Гуреев грозно посмотрел на усатого хохла.
— Молчать! — повторил подвыпивший художник свою просьбу и обвел присутствующих многозначительным взглядом. — Всем молчать! Для начала штрафную чарку дорогому
За столом сразу же стало спокойнее и тише. Бородатый художник повернулся к своему коллеге, который старательно и аккуратно разливал водку небольшими порциями.
— А ты, Демакин, — недовольно заметил Гуреев, — не тряси рукой, больше разливаешь. А Ильюше не в рюмку лей, а в стакан и до краев!
— Правильно, Костя, — весело поддержал друга Юрка Глаголев, — а то ты уже почти на взлетной полосе, а Ильюша — ни в одном глазу.
За столом раздался дружный смех.
— Вам бы только позубоскалить, — добродушно проворчал Константин и повернулся к застывшему в ожидании Демакину: — Чего застыл, как Венера Милосская? К тебе это не относится, давай разливай!
Демакин равнодушно пожал плечами и потянулся за стаканом, однако Маланов остановил его.
— Благодарю, господа, однако я за рулем, — отказался он и замахал рукой, — такие дозы мой Боливар не выдержит! Да и не пить я заскочил, а ребят помянуть.
Костя удивленно напыжился.
— Так и мы про то же, — фыркнул бородач. — Вот и помянем рабов божьих Александра и Евгения.
За столом воцарилось неловкое молчание, и мужики взяли наполненные рюмки.
— Ну что ж, — подняв рюмку с водкой и поднявшись с места, тихо произнес инструктор, — пусть земля им будет пухом и примет их Господь.
Присутствующие также встали, молча выпили и сели обратно на свои места. Кто-то стал закусывать огурцом, кто-то закурил в тягостной тишине. Однако не прошло и нескольких минут, как вздох за вздохом, слово за слово и за столом понемногу завязался разговор, который становился все оживленнее и громче, особенно когда зашел спор о направлениях в живописи, о художниках и их работах.
— Да не умеет общество ценить талант, — заметил Демакин. — Давайте вспомним Пабло Пикассо. Он же был самым плодовитым художником. Творческая жизнь его длилась 78 лет, а по-настоящему оценили его значительно позже, а ведь Пикассо написал более тринадцати тысяч пятисот картин и рисунков, сто тысяч гравюр, тридцать четыре тысячи книжных иллюстраций, создал триста скульптур и керамических фигур. Его произведения позже оценили в пятьсот миллионов фунтов стерлингов. Но по-настоящему оценили Пикассо гораздо позже.
— Интеллигенция всегда страдала, — печально произнес Юрка Глаголев.
Все с интересом посмотрели на него.
— Что ты имеешь в виду? — потребовал уточнений Демакин.
— А то, что во все времена интеллигенция первой поднимала протест, увлекала за собой народ и первая же направлялась на эшафот.
— Ну эти времена уже канули в Лету, — взмахнул рукой Демакин. — Сейчас, слава Богу, нам это не грозит. Но помнить об этом надо, — упрямо продолжил он. — Когда умер Орджоникидзе, один чеченский поэт опубликовал стихи по поводу его смерти. На собрании чеченских писателей его сильно хвалили за эти стихи. Растроганный поэт сказал: «Когда умрет товарищ Сталин, я напишу еще лучше!» Через неделю поэта расстреляли.