Рисовальщик
Шрифт:
Девственности Терлецкий лишился поздно – к концу десятого класса. Гошку совратила практикантка, которую прислали к нам на стажировку. Она вела факультатив Hauslekture – внеклассное чтение книг немецких авторов на языке оригинала. Мы как раз добили нудного Келлермана и принялись за долгожданного Ремарка.
Был школьный вечер, в открытые окна актового зала пёр тёплый дух черёмухи пополам с бензином. Завершалась последняя школьная весна. В туалете мы распили бутыль какого-то липкого пойла, ноль семь на четверых – мы с Гошкой, Лось и Петриков. Напиток оказался весьма креплёным, Терлецкий расхрабрился и пригласил практикантку на медленный танец,
Потом были экзамены – выпускные, а после вступительные. Школьная дружба оказалась зыбкой, а может, мы просто отыграли наш детский сезон и перешли во взрослую лигу.
Вновь с Терлецким я встретился случайно спустя почти десять лет. В Сочи. Стоял бархатный сезон, я приехал один, жил в «Жемчужине», вкушая полный набор интуристовских радостей: пляж по пропускам, бар с чешским пивом, рестораны и шашлычные для проживающих в отеле.
Тем вечером, сидя на террасе, мы любовались темнеющим морем: был штиль, зеркало воды теряло цвет и наливалось тяжестью, горизонт напоследок вспыхнул и продемонстрировал умело поставленное цветовое шоу в багровых тонах – от нежно-алого до зловеще-пурпурного. С прожилками расплавленного золота – эксклюзивный бонус в честь нашей встречи.
Мы пили дорогущий коньяк, что-то армянское, выдержка соответствовала нашему возрасту; я небрежно заказал сразу бутылку. Гошка, безмятежный и гладкий, в свободной рубахе с пальмами и попугаями, благодушно позволил моему тщеславию потешиться, он кивал и поддакивал моим хвастливым историям о творческих победах и материальном благоденствии. Монолог растянулся почти на час. Терлецкий вальяжно раскинулся в кресле, слушал по-луприкрыв глаза, как кобра.
– А бабуля как? – под конец спросил тихо.
Я не ответил, отрицательно покачал головой. Из ночи пахнуло терпко южным – кипарисом пополам с лаврушкой.
– Огонь бабка была. – Он разлил остатки коньяка, поднял бокал.
Мы выпили, потом говорить начал он. Пришлось заказать ещё один коньяк. В отличие от меня Терлецкий приехал в Сочи не отдыхать, а работать. С его слов, город был не только главной здравницей страны, но и нелегальным казино всесоюзного значения. В Сочи играли на пляже, на набережной под зонтиками, в беседках парка. Гостиница «Приморская» была цитаделью порока – в номерах тут играли по-крупному. Играли не только на деньги, проигрывали машины, квартиры и дачи, жён и дочек. И даже жизнь.
– Жизнь? – не понял я.
– Ага, сыграть на три звёздочки называется.
И он рассказал мне историю, которая случилась в Самарканде. Историю, которую я постарался забыть сразу же после того, как услышал. Он рассказал и другие истории, некоторые забавные, даже смешные. Многих слов я не понимал, но не перебивал, а догадывался по контексту.
– Концептуально напоминает корриду. Бык тоже уверен в победе. И все участники представления подогревают эту веру. Быку кажется, что только дурацкая случайность спасает бандерильерос от его рогов. И когда бык гоняет по арене всю квадрилью тореро, когда рвёт капоте рогами и топчет мулеты, когда пикадор улепётывает без оглядки, а его лошадь хрипит и с пропоротым брюхом падает на арену, когда кровь мешается с песком и воздух пропитан смертью и славой, подлая химера неуязвимости на лёгких крыльях несёт тебе златой венок победителя –
– Матадор… – выдохнул я.
– Строгий и красивый, в сияющем камзоле, расшитым золотыми узорами… – Терлецкий спесиво вскинул подбородок. – На чёрном бархате горят сердолики и синие топазы, батистовые кружева манжет белее майских облаков – они сотканы девственницами в слепых кельях монастырей Гранады и Кастильи… – Терлецкий был пьян, весел и красив как бес. – В руке матадора клинок! – воскликнул он и тут же понизил голос до шёпота: – Но бык его не видит. Толедская сталь спрятана под красным плащом. Плащ взмывает драконьим крылом, пляшет рубиновым пожаром. Пламя раскрывается гигантским веером, дразнит, извивается и реет – бык теперь видит только плащ. Этот плащ обезумел… да, он сошёл с ума! Сошёл с ума и бык. И вместе с ними сошёл с ума весь остальной мир. – Терлецкий трагично опустил голову.
Небо из фиолетового стало чёрным и утонуло в море. По воображаемой линии горизонта полз мерцающий круизный корабль, похожий на мишень в тире. Внизу под нами прибой лениво шуршал невидимой галькой. Оттуда тянуло летним морем и гнилыми водорослями.
Бар закрывался, официантка, деликатно цокая шпильками, принесла счёт и исчезла. Терлецкий рассеянно проводил её взглядом.
– Помнишь Елену Анатольевну? Ленку? – спросил он.
– Практикантку?
– После той ночи я целую неделю трясся, что подцепил сифилис…
– Как у Ремарка?
– Ага. Мы ж как раз тогда его проходили… – Он кивнул. – Так вот тот страх оказался гораздо сильней всего остального, что я испытал с ней… Понимаешь?
Он поднял глаза, я не понимал.
Я вытащил бумажник. Гошка двумя пальцами, как пинцетом, ухватил счёт, не глядя, смял бумажку в тугой комок и щелчком отправил в сторону невидимого прибоя. Чуть привстав, начал выгребать из глубоких карманов своих парусиновых штанов денежные купюры – сиреневые сотни, зелёные полтинники, лиловые четвертные. Были и червонцы, но их было мало.
– Не подумай, что я понтуюсь, – ладонями сгрёб деньги к середине стола, – я хочу чтоб ты понял. Сколько тут?
Я пожал плечами.
– И я не знаю. Штуки две, две с половиной, – сказал Терлецкий, – я выиграл это за час сегодня после обеда. Покушал, поспал, спустился в парк и выиграл. А потом пошёл к тебе. Сюда.
Смятые, как мусор, как фантики, купюры лежали пёстрой горкой. Столь демонстративного пренебрежения к денежным знакам я в жизни не видел. На столе валялась годовая зарплата среднего советского инженера.
– Гош…
– Что?
– В корриде иногда побеждает бык. Шанс невелик, но…
– Ты знаешь… – Он ухмыльнулся нехорошо, понизил голос и подался вперёд. – Ради этого шанса матадор и выходит на арену. Иначе скучно жить.
Терлецкий оглянулся, кликнул официантку. Та подошла.
– Мы тут намусорили с другом, – он кивнул на стол, – ты уж убери, милая. Пожалуйста.
Часть вторая
Искушение святого Антония
Вот тут важно притормозить и рассказать всё без спешки – важны не столько детали, сколько суть. Не само действие, а его мотивация. Самые красивые яблоки сделаны из воска и покрашены краской из аэрографа, капли росы на них – это глицерин, аппетитно сияющий блик, томная полутень и таинственный рефлекс – результат мастерски выставленного освещения – софитов, фильтров, экранов.