Рисовальщик
Шрифт:
Да, и ещё: рисовальщик ни в коем случае не копирует модель, она всего лишь трамплин для его вдохновения.
Сходство не интересует никого, это же не фото на паспорт. Суть и цель – эмоции художника, выраженные графитом, углём или сангиной.
Моё воображение почти завершило рисовать Ванду, под конец я, похоже, даже чуть вздремнул. Рисунок вышел лихо: хирургическая точность графики Шилле сочеталась с тягучей плавностью рисунков Климта.
Натура казалась живой, эффект достигается не кропотливым усердием в прорисовке ресничек и завитков на лобке – эффект этот подобен ворожбе и колдовству. Причём
Откуда-то появилось смутное предчувствие тревоги – так тень летнего облака гасит зелень луга в яркий полдень, – сперва я ощутил, а после и увидел, как оживает на соседней стене шемякинская картина. Существо, наполовину ящерица, наполовину мужчина – гигантский фаллос не оставлял сомнений относительно пола, – дёрнулось и крадучись двинулось вверх, в сторону моего рисунка. Яркая мозаика, покрывающая тело твари, вспыхнуло пёстрой чешуёй.
Теперь ожила и моя Ванда, она испуганно сгорбилась и зажала низ живота ладонями. Ящер, извиваясь, приблизился вплотную. Без видимых усилий, ухватив за лодыжки, он широко развёл её ноги. «Покажи-ка розовенькое!» – фраза сама вплыла в моё сознание. Ящер грубо подмял Ванду, взгромоздился сверху. Она пыталась оттолкнуть гадину. Мелькнули белые глаза и чёрная дыра её орущего рта. Звука не было, но я понял и так – спаси!
Соитие напоминало экзекуцию. Мускулистая тварь, играя солнечными зайчиками чешуи, работала с усердием мощного насоса. Ванда, устав отбиваться, сдалась. Она безвольно раскинула руки. Ящер орудовал без устали, бодро и ритмично. Мне показалось, что и Ванда начала двигаться в такт: сперва как бы невольно уступая натиску могучего тела, но постепенно всё энергичней, всё темпераментней. Вот она ухватила его за плечи, вот мелькнули узкие белые пятки. Вот она, ловко скрестив ноги, сцепила их на его чешуйчатой спине, будто пыталась вогнать фаллос монстра как можно глубже в себя. Ящер уловил ритм. Теперь пара двигалась синхронно.
Мой ужас сменился ревностью. Кровь колотила в висках. Ванда – уже вовсе не жертва, она на равных принимала участие в этом акте зоофилии. Она закидывала голову, корча лицо от страсти: мне вдруг показалось, что распутная мерзавка выставляет себя напоказ для меня – единственного зрителя этого эротического аттракциона. На дальней окраине то ли сознания, то ли подсознания брезжила мысль об иллюзорности происходящего, но остроты эмоций это не притупляло ни на грамм.
Я сжал кулаки, стиснул зубы, сердце билось уже где-то в горле.
Ярость моя – лиловая до черноты калёной стали – окрасилась вдруг новым цветом – сперва лимонным, бледный тон постепенно густел, наливаясь оранжевым, после алым, а под конец крепкой кровавой краской – жаркой и пульсирующей. На полпути к пробуждению меня накрыло вожделение. Дикая похоть совершенно подросткового манера. Безудержная и сладостная, когда на миг замираешь на краю, а после обрушиваешься в бездну вместе со всей своей порочной вселенной.
Именно в этот момент – падения, взрыва, смерти – я и открыл глаза. В зеркальном потолке отражались крест моего тела и сгорбленная спина Ванды. Её русый затылок загораживал мои гениталии. Она ещё немного поколдовала там,
– Ты только не вздумай влюбиться в меня. – Она взглянула строго. – Это будет иметь фатальные последствия. Я серьёзно говорю.
Следующие несколько суток прошли изумительно и странно. Изумительно странно. Мы не расставались ни на миг. Мы совокуплялись, как майские кролики, бессовестно часто и практически везде: в лифте, в машине, под яблонями ботанического сада, что рядом с высоткой университета, на ВДНХ в павильоне «Рыбное хозяйство» – огромная севрюга наблюдала за нами из своего мутного аквариума.
Влюблённый человек беззастенчиво пошл и безнадёжно глуп. Мы мчались по раздолбанной грунтовке в сторону кровавого заката. Я давил педаль газа, Ванда тискала меня и целовала в шею. Машину кидало на ухабах, железо гремело, дело было где-то за Николиной Горой.
– Я загадал… – не отрывая взгляд от дороги, произнёс я. – Если мы успеем… успеем до захода солнца, то всё будет… хорошо. У нас всё будет хорошо.
Куда мы должны успеть, я не уточнял, да и не знал. Впрочем, Ванда и не спрашивала, она ухватила зубами мочку моего уха и громко прошептала:
– Разбиться вдребезги и умереть сейчас… было бы счастьем…
Увы, мы не разбились. Мы пронеслись с грохотом по ржавому мосту, я вывернул руль, машину потащило юзом. Нас вынесло на обочину, но мне удалось затормозить. Мы выскочили из машины, как из пылающего дома. В пыльных придорожных лопухах Ванда отдалась мне – жарко и властно, как она это делала всегда. На той стороне речки в камышах стояла пара деревенских рыбаков. Когда всё кончилось, Ванда поднялась, отряхнулась и послала им воздушный поцелуй. До Москвы мы добрались без происшествий.
В другой раз она затащила меня в Лефортово. Через госпитальный парк мы пробрались на Немецкое кладбище. Ванда искала братскую могилу французских гвардейцев, застрявших в русской земле во время наполеоновского похода на Москву. Мы нашли их могилу в самом дальнем конце кладбища, заброшенном, тенистом и заросшем крапивой в человеческий рост. На почерневшем обелиске можно было разглядеть барельеф орла с отколотым крылом и какие-то слова. Но буквы стёрлись, к тому же французского ни я, ни Ванда не знали. Обелиск подпирали три пехотных пушки. На чугуне рос мох. Я провёл пальцем по щербатому краю, наклонился, пытаясь уловить дух гари и пороха. Из жерла тянуло сырой плесенью. Ванда обняла меня сзади.
– Они там, прямо под нами, – сказала тихо, – кокарды, аксельбанты, батист рубашек… Бронзовые пуговицы с буквой N…
Её рука скользнула под ремень моих джинсов. Другая расстёгивала пряжку.
– Удалые красавцы, такие бесшабашные, такие живые… Как они пели, как хохотали, как пили своё бургундское! А с каким куражом они вдували своим маркитанткам! С каким азартом трахали московских девиц!
Звякнула пряжка, вжикнула молния. Джинсы сползли к коленям.
– Нет ничего… ничего, кроме этого. – Ванда сжала мои гениталии. – Жизнь – здесь и сейчас! Всё остальное тлен, ложь и бред!