Рисунки Виктора Кармазова
Шрифт:
Помимо опломбированных сумок Михалыч приносил и кое-что другое. Из булочной — батон белого, из овощного — пакетики с квашеной капустой и солеными зелеными помидорами, из продуктовых — три пакета молока и граммов семьсот Любительской колбасы, нарезанной правильными ломтиками, и, конечно же, водку. Надо заметить, что ни за продукты, ни за спиртное, инкассатор не заплатил ни копейки — так было заведено, давали. Сюрпризом для водителя и старшего маршрута стали шесть бутылочек пива и не какого-нибудь, а произведенного в Польше с овальной этикеткой, на которой танцевали юноша и девушка. Какой-никакой, но традиционный субботний праздничек
Зачитавшись, Виктор не заметил, как пролетело время, и они вернулись к отделению банка с двумя мешками, набитыми деньгами. Сумки сдали без проблем и быстро. Затем, разоружившись, пили в машине, и опять же по субботней традиции, водитель развез инкассаторов по домам.
Одно дело выпить дозу, другое — почти две дозы, к тому же, можно сказать, с условной закуской. Для закаленного Михалыча и три стакана с одним соленым огурцом оказались бы в самый раз. Виктор же заметно захмелел. Но и был этому рад, тем более — завтра на работу не идти, тем более — притащил домой парочку пива.
Разувшись, одну бутылку открыл и сделал три жадных глотка. Вторую вместе с пакетом молока убрал в холодильник. Завтра утром в охоточку можно будет сварить на этом молоке геркулесовую кашу, которую Виктор любил с детства, особенно если ее чуть-чуть подсладить и сверху бросить кусочек сливочного масла. Сейчас есть вроде бы не хотелось, но к пиву Виктор достал из кухонного шкафа вяленого подлещика. Постелил на столе газету и быстро, умеючи почистил рыбу. Газету с очистками выбросил в мусорное ведро, а ребра, спинку с хвостом и толстую, блестящую жиром икру выложил на тарелку.
Когда половина икры была съедена, ребра обглоданы, а первая бутылочка пива выпита, Виктор помыл руки и взялся за блокнот. Он не забыл, что нарисованные накануне две сцены на берегу водохранилища, утром оказались словно бы кем-то перерисованы, что он стер картинки ластиком, а вырванные страницы сжег. Потому и не спешил открывать блокнот, вдруг и с новыми рисунками случилось нечто подобное.
А когда открыл, едва не поперхнулся холодным пивом из второй бутылки. Он помнил, что запечатлел эпизод, в котором Волохов одной рукой беззастенчиво лапает Инессу, а в другой держит бутылку коньяка. Далее по тексту он практически насилует женщину, и Инессе приходится терпеть эту, так называемую «вербовку».
Саму сцену насилия, помня просьбу писателя не увлекаться порнушкой, Виктор рисовать не стал, хотя у него это не плохо бы получилось. Но сейчас на листе блокнота была именно порнография, причем не соответствующая сюжету романа. В отличие от текста, на рисунке Инесса была «госпожой»: оставшаяся лишь в бюстгальтере и очках, она, очень довольная, оседлала Волохова, словно наездница усмиренного жеребца.
Виктор приложил бутылку ко лбу и перевернул страницу. Картинка, нарисованная несколько часов назад, была в два плана: на ближнем болтался в петле только что повешенный мужчина, на дальнем — девушка со связанными за спиной руками стояла на коленях перед Волоховым и выкрикивала проклятия палачам. По тексту табуретку из-под ног директора базы выбили после того, как его жена отказалась добровольно выполнить похотливые требования боевиков. Повесив мужа, те, для начала Людочку избили, затем стали по очереди насиловать.
Теперь на ближнем плане директор базы был жив, но со все той же петлей на шее сидел на крыльце гостиницы, обхватив голову руками, а балка, к которой
«Вот оно как! — Виктор приложился к бутылке. — А в блокноте сюжетец-то изменился. И не просто изменился. Директор чудом спасается, а его жена, чтобы палачи не придумали новую казнь, исполняет все, что от нее требуют. Получается, блокнот и нарисованные в нем персонажи живут своей собственной жизнью?»
Он принялся перелистывать страницы. Рисунки изменились на каждой. Днем он нарисовал лодку с веслом, у которого только что отстрелили лопасть, теперь эта лодка была наполовину затопленной, а спиннингист вместо того, чтобы ловить рыбу лежал в ней навзничь, с окровавленным лицом. Виктор рисовал сцену драки рыболова и боевика в прибрежных камышах, и в ней положительный герой явно одерживал верх — так было по сюжету, но на изменившейся картинке боевик вонзал сопернику нож в горло. Зато на другой картинке один из спиннингистов, который по сюжету отправлялся на дно с пулей в груди, на странице блокнота из последних сил выползал на берег…
«Ну и что мне со всем этим делать? — Виктор нервно захлопнул блокнот. — Сжечь, так же, как и две первые страницы? Или повременить, посмотреть, возможно, картинки вновь изменятся. Интересно-то как!»
Пиво кончилось. Рыба осталась. А хмель, вроде бы, выветрился. Или же наоборот Виктор пребывал в неком опьянении — с чего бы тогда ему мерещились изменения в собственноручно нарисованных картинках? Ведь могло же быть такое, что водку, которую они распивали после маршрута, как говорится, «ключница делала». Но ведь и две вчерашние картинки по прошествии времени тоже изменились, а вчера водку пили другую, не может такого быть, чтобы и с той «ключница» постаралась.
В блокноте все дело? Или в карандаше? Или в нем самом?
Непрочитанными в нетленке оставалось страниц пятьдесят. Но и прямо сейчас, по памяти Виктор мог бы выдать десятка два рисунков, и каждый отображал бы страсть, смерть, спасение, и все — в динамике, в динамике. Интересно, что скажет Александр Иванович, если увидит иллюстрации, так сказать, «по мотивам»?
На подоконнике у Виктора пылилась бутылка самогона, привезенная из деревни Плосково, где он как-то гостил у родного дядьки. Самогон Виктор не любил, зато берег для друзей, хотя в холодильник бутылку не убирал, чтобы место не занимала. Теперь решил махнуть теплой мутноватой жидкости крепостью градусов под семьдесят, глядишь, какая-нибудь мысль возникнет.
Махнул стопочку, закусил соленым огурцом. Открыл в блокноте чистую страницу. Рука словно бы сама начала отображать один из типичных сюжетов нетленки. В романе было сплошное насилие, больше всего описывались убийства, Виктор же очень быстро набросал сценку, в которой привязанная к флагштоку девушка, готова была сделать для боевиков все, только бы ее не убили. Он нарисовал крупным планом, ее искаженное страхом лицо, молящие о пощаде глаза…
По сюжету перед ней должен стоять некий Цыплаков, с довольной улыбкой расстегивающий брюки. Цыплакова Виктор рисовать не стал. Вместо него взял, да и нарисовал, условного парня, но подразумевая себя — такого, каким был сейчас — в футболке, спортивных штанах и тапочках, готового воспользоваться покорностью беззащитной девушки. Рисовал Виктор очень быстро…