Рисунок на стене
Шрифт:
Прежняя жизнь и память о ней еще оставались, однако Дора потихоньку становилась прежней Дорой. Студенткой, которую охватывал страх от каждого крика отчима, от всхлипа матери, от стука двери родительской спальни и особенно от шагов у двери ее комнаты. Опыт опытом, но из прежней жизни не возьмешь сюда ни средств, ни знакомств, ни возможностей. Как и куда она поедет? Кто заплатит хотя бы за билет на поезд? И точно ли она может собрать свои вещи и просто уйти из дома? А если ее найдут? А ведь найдут, найдут непременно. Дора-молоденькая боялась и шагу за порог ступить без разрешения родителей, и сейчас она превращалась в ту самую молоденькую Дору. Вот ей нужны часы, нужны срочно, возможно – она уже опоздала. Но часы-то -в комнате, где сейчас бурно ссорятся мать и отчим! Для взрослой Доры это была не проблема: зайти, взять часы, не обращая внимание на любую реакцию родителей, и сделать все, что нужно, чтоб завершить изменения. Но сейчас ее руки и ноги будто налились свинцом. Как? Как она даже подойдет к их двери? Дора открыла рот, ловя воздух, как будто он заканчивался в доме.
– Твоя бездельница-дочь ворует из дома вещи! Куда, спрашивается, пропали часы из нашей комнаты? – завопил вдруг отчим так, что что-то треснуло в оконной раме.
Ноги Доры подкосились, и она упала на стул.
Часы.
Она должна была помнить. Сейчас мать скажет, что она отнесла их чинить, потому что они упали и разбились, а отчим скажет, что это неправда и что она выгораживает воровку-дочь, направится к двери, чтобы пройти на кухню и достать из холодильника пиво. Просто за дверью должны были стоять они, молодая испуганная Дора и молодой, испуганный, но счастливый – ее будущий муж, со своей радостью. «Одной на двоих», говорят в таких случаях в фильмах. Но у Доры и ее жениха были разные радости. Жених радовался, что получил согласие любимой девушки. Дора – что она наконец-то уберется из этого дома, пусть и ценой всех своих надежд и желаний.
Десять минут заканчиваются.
Часов в доме нет.
Можно быстро добежать до соседей. Можно еще успеть.
Но что подумают соседи, если к ним ворвется соседская девочка и схватит их часы?
Странно, что тот парень, который залез на городскую башню, что-то смог изменить в жизни к лучшему. Как это возможно, если целый город явно считал его после этого идиотом? Как? У гнома уже не спросишь, сидит себе в чьих-нибудь часах или требует какао с очередного спасителя. Кстати: где брал какао тот мальчик с козой и с хижиной? И откуда было взяться гному там, где нет часов? Или гном все-таки о чем-то умолчал?
– Дора, ты достойна большего, ты достойна лучшего, ты не ошибаешься, думай, – сказала она себе. В голове всплывали слова гнома о человеческих чувствах. И зачем он это говорил? Всё, что ей вообще понравилось в этой истории, – это слова «я не меняюсь». Любить, заводить детей, плакать, что кому-то не успели что-то сказать, – для тех, у кого нет орущего отчима и желания хорошей жизни. А она всегда четко шла к своей цели. Даже при таком старте, как полуголодный мальчик-ровесник в качестве мужа.
Воздуха явно не хватало. Она открыла окно. Снежинки ворвались в комнату, осели на занавеске.
На углу виднелась телефонная будка. Точно, она там была всегда… Конечно, вот что следует сделать! Из дома звонить нельзя, вдруг кто помешает…
Не одеваясь, только впрыгнув в ботинки, она помчалась к входной двери. Долго возилась с замком.
– Куда на ночь глядя поперлась твоя гулящая дочь? – взвыл в родительской спальне отчим.
Дора хлопнула дверью и побежала изо всех сил, но потом передумала: вдруг кто встретится и увидит, как она тут бегает среди ночи? Девушка пошла спокойным шагом, выравнивая дыхание. Холода она не чувствовала. Снег ложился ей под ноги, она с каким-то удовольствием наступала на чистую поверхность не помытыми после дневных хождений по слякоти грязными подошвами.
В будке она набрала номер и заговорила совершенно спокойно:
– Это я. Хорошо, что ты уже дома. Знаешь, я передумала. То есть не то что передумала, я… Просто растерялась. Ты сам хорош, все нормальные девушки имеют право растеряться, когда им делают предложение, а ты еще и сразу ушел. На самом деле я согласна. Вернись, пожалуйста, ко мне. Мы прямо сейчас сообщим обо всем моим родителям и назначим свадьбу. Я не хочу тянуть.
И на всякий случай прибавила:
– Прости.
Пару минут она еще медлила в будке, слушая гудки. Потом вышла, огляделась. Почувствовала холод. Взглянула на огни родительского дома и пошла туда. Оставаться там ей придется совсем-совсем недолго.
Да, сделать жизнь лучше – не получилось. Более того, теперь придется прожить заново все то, о чем она в ближайшие минуты потеряет память. Память, скорее всего, пропадет, как только она объявит родителям о своем решении, – по крайней мере, это было бы логично.
– Да, я ничего не поменяла к лучшему, – сказала она вслух. – Но, по крайней мере, я не буду жить хуже. Просто ничего не изменится.
Из-за поворота показался чей-то силуэт: это, в распахнутой куртке поверх рубашки, растрепанный и счастливый, бежал к Доре ее жених. Он догнал ее, попытался обнять, но девушка мягко отстранилась, чинно взяла его под руку и направилась к дому.
Наступала ночь давно прошедшего дня в давно прошедшем году. Город кутался в снег. Гасли окна, одно за другим.
Продолжало светиться окно в доме Доры: там волновалась мать и наконец-то умолк с кружкой в руке надутый, как индюк, отчим.
А позади молча идущей молодой пары горело еще одно окно. Если бы Дора обернулась, она бы увидела незнакомую старушку. Старушка с кем-то говорила по телефону, улыбалась и бесконечно поправляла воротничок новенького зеленого платья.
Кто прав
– Ты только посмотри на них, – толкнул трактирщик свою жену в необъятный бок. – Этих рож я вроде у нас еще не видел! Да и одеты не по-нашему.
– Ты чего любопытным стал на старости лет? – хохотнула жена, обнажив кривые зубы. – Лишь бы платили, а там…
Она замолчала и сама уставилась на новых посетителей:
– Как будто я их видела уже где-то. По крайней мере – вон того, с желтыми волосами.
Двое молодых парней, сидевших за дальним столом, могли бы сойти за простых уставших путников, ожидающих выпивку. Мест они не выбирали и заняли ту единственную лавку, о которой хозяин давно уже вместо «доброго утра» говорил жене «починю, починю! Там один гвоздь забить!» – а по вечерам выслушивал от супруги все про ту же косую лавку. Сидеть вдвоем там было неудобно и даже конфузно, но парни этого будто не замечали. Один из них, с волосами цвета золота, был бледный, будто перед входом в трактир его встретило привидение, хозяину казалось, что он видит капельки испарины на лбу гостя. Второй, черноволосый, явно его брат -схожесть не оставляла сомнений – то смотрел на первого, то отводил взгляд, будто не знал, как посочувствовать его горю.
– Умер у них, что ли, кто? – шепнул хозяин жене.
– Или убили кого, – повела бровями женщина. – Так что не вмешивайся. Меньше знаем – нам же лучше.
Она еще раз кинула беглый взгляд на гостей:
– И всё-таки где-то я его видела.
***
– …Отлично поработал, братец, отлично! Нет, ты это слышал?
– А что я должен был слышать?
– Ох, умора! Поэтов сюда надо было, штук пять. Дева в розовом платье возвела свои очи ввысь и промолвила: «Спасибо, Купидон! Спасибо! Твои стрелы вовсе не ранят – они дают надежду!»