Ритмы Евразии
Шрифт:
Китайские учения – даосизм, конфуцианство и даже созерцательный чань-буддизм – кочевниками не усваивались. Ислам был религией их врагов – арабов. Культ Митры – бон – в это время переживал жестокие гонения в Тибете и отнюдь не отвечал настроениям уйгур. Это была воинственная религия, мироощущение богатырей, а не пастухов, постепенно переходящих к оседлости [103, с.72–90]. Зато христианство и манихейство понравились миролюбивым степнякам, но сами они были в непримиримой вражде друг с другом. И эта вражда повлекла за собой трагедию.
Хотя христианство и манихейство, которое считается ответвлением гностицизма, появились как массовые мировоззрения в одно и то же время, II – III вв. [201], и в одном месте, на Ближнем
Таким образом, у манихеев мир не творение, заслуживающее любви, а результат катастрофы и подлежит уничтожению. Это учение весьма последовательно, и именно поэтому оно вызвало отвращение всюду, где проповедовалось, – в Риме, Иране и Китае. Римлян шокировала нетерпимость манихеев и их заумная натурфилософия, претендовавшая на то, чтобы вносить поправки в естествознание, в то время достаточно совершенное; персов и арабов – безбожие и ложь, не только разрешенная, но прямо предписанная манихейским «верным» как средство борьбы с материей; китайцев – запрещение семьи и изнурение плоти путем аскезы и коллективного разврата, чтобы вызвать в себе отвращение к жизни; буддистов – жестокость по отношению к людям и животным, которых манихеи считали «злыми», то есть несогласными с их учением. Только уйгуры приняли манихейство как государственную религию. И тогда в Великой степи впервые начались гонения на религиозные взгляды.
Принятие уйгурами манихейства не было предопределено судьбой. В Уйгурии была и христианская община. Троица, которой поклоняются все христиане, по-уйгурски называлась «Уч Ыдук», буквально – «Три святыни». Но во время межплеменной войны 752 г. эта община оказалась союзницей басмалов и тюргешей, которые были разбиты. Манихейская же община поддержала победившего хана и выиграла власть.
По сути дела, Уйгурия, одержав ряд блестящих побед, находилась в это время на пороге гибели. Социально-этническая система ее упростилась до, такой степени, что удержать ее от распада на независимые племена можно было только силой. Поэтому появление конфессиональной общины с культурной доминантой укрепляло власть хана. Вопрос в другом: удачен ли выбор? Пожалуй, не очень, но с Китаем отношения были натянутые, а в Китае христианство в VIII в. было дозволено, а манихейство запрещено. Следовательно, для Уйгурии манихеи были естественными союзниками, и в 766–767 гг. хан и вельможи приняли «религию Света», а «как люди высшие действуют, (тому) низшие подражают».
Первыми жертвами фанатичных манихеев оказались каменные изваяния тюркских богатырей. Ю.Н. Рерих рассказал автору этих строк, что в Монголии они все разбиты и обезображены, и был удивлен, что аналогичные изваяния сохранились на Алтае и в Семиречье. Вряд ли кто-либо из наших историков может одобрить сектантский вандализм.
Затем, в 795 г., в результате серии дворцовых переворотов ханская власть была ограничена советом чиновников (не племенных вождей) и руководителей манихейской церкви, которые потребовали, чтобы «во всей земле простолюдины и живые существа чистые и добрые были покровительствуемы, а злые истребляемы». Определяли же, кто добр, а кто зол, те же манихеи. По их мнению, «неверующие по незнанию называли черта Буддой», и есть сведения, что в манихейских
Все соседи Уйгурии – буддисты, шаманисты, мусульмане, христиане и конфуцианцы – стали ее врагами. Но не только враги, а и сами уйгурские простолюдины тяготились новой религией. Возможно ли было растолковать пастуху, неграмотному храброму воину, что его родная благоухающая степь, любимая жена и веселые дети – страшное зло, от которого надо отречься? Мог ли он возненавидеть свои крепкие руки, натягивающие тугой лук до уха, и своего боевого коня, носившего его к победам над врагами? Мог ли он представить себе абстракцию борьбы Огненного Сияния с беснующимся Мраком? Ясно, что народ был манихейским только по названию. Так произошел разрыв между неофитами и массой.
Кончилось это в 840 г. Из Сибири пришли кыргызы, взяли столицу Уйгурии Каракорум и казнили всех вельмож, не успевших бежать. Уцелевшие продолжали борьбу до 847 г., но были вынуждены отойти на юг и юго-запад, оставив пустыню Гоби барьером между собой и победоносными, безжалостными кыргызами. Там уйгуры основали два небольших княжества, одно в Ганьсу, другое в Турфане. Первое было завоевано, а второе уцелело, но люди, его основавшие, были ассимилированы населением завоеванных ими оазисов и, подарив покоренным даже свое имя, исчезли как этнос. С IX по XV в. уйгурами назывались именно подчиненные им племена, а самих их не стало, как и их былых соперников – тюркютов, тоже оставивших свое имя многим этносам, отнюдь не бывшим их потомками.
Эти новые носители имени «уйгуры» оставили после себя богатое, даже роскошное искусство, потому что они не были манихеями, а были буддистами и несторианами. Но эта культура не кочевая, а оседлая, базисная, и потому лежит за пределами нашей темы.
14. После конца – этнические осколки
Как известно, случайности в истории встречаются часто, но большого значения не имеют, потому что их последствия – зигзаги – компенсируются в могучих течениях исторических и природных закономерностей. Но совпадения, или встречи двух-трех потоков закономерностей, влекут за собой либо смещения исторических судеб даже очень крупных народов, либо их аннигиляцию. Так произошло в Центральной Азии в так называемый «темный век» – 860–960 гг. [107, с.55].
В это столетие совпали кризисы трех линий или, точнее, исторических закономерностей, и совпадение их оказалось трагичным для культуры Центральной Азии, поскольку создался разрыв традиции и возникло забвение прошлого.
Первое. С разгромом Уйгурии закончилась инерция пассионарного толчка III в. до н.э. Все этносы, возникшие тогда в Великой степи, либо перестали существовать, либо превратились в реликты, либо стали примыкать к соседним могучим суперэтническим целостностям – к Китаю, мусульманскому халифату, к Византии – и даже вступали в контакты с лесными племенами Сибири. Дольше всех продержались тюрки-шато, потомки «малосильных» хуннов, вернувшиеся на древнюю родину – северную границу Китая, карлуки, потомки ветви тюркютов, и куманы, смесь среднеазиатских хуннов с алтайскими динлинами. Поскольку этот грандиозный этногенез с хуннов начался и хуннами закончился, правомерно назвать его, пусть условно, хуннским. Он просуществовал 1200 лет и в X в. был на излете. Собственные силы его стали малы и не обеспечивали возможностей роста.
Второе. Ни в Китае, ни в халифате кочевники не обрели покоя. Их не любили, а использовали. В этих обеих империях шла фаза этнического надлома. И там и тут вероломство и жестокость стали знаменем эпохи, хотя и с различной окраской. В Китае вздымалась волна шовинизма, безотчетной ненависти ко всему чужому [172, с.127, 140], и уж больше всего – к кочевникам. В халифате тюрок ненавидели шииты и карматы, хотя последние так же ненавидели мусульман. А в Византии в этот век в тюрках не нуждались и пренебрегали ими.