Риторика и истоки европейской литературной традиции
Шрифт:
Любопытно, что наиболее выразительное исключение в философской литературе античности — у Плотина, кстати, любимца Ренессанса: это его тезис об умопостигаемом образце того же Фидиева Зевса [61] . Но любопытно и другое: этот тезис дословно встречается до Плотина у философствующих риторов — Цицерона [62] и того же Диона [63] .
Словесно-мыслительное освоение колоссального феномена античного искусства в большой мере шло в сфере позднеантичного риторического экфрасиса [64] , нашедшего столько отголосков в культуре Ренессанса.
[61]
Enneades, V, 8, 40.
[62]
Orator, 2, 8.
[63]
Dionis or, XII, 70—71.
[64]
Ср. Брагинская 1981, с. 224—289; Она же 1976, с. 146—149. De orat., I, 166—203.
Вообще говоря, для античности вышеприведенное утверждение Энея Сильвия Пикколомини о взаимной любви риторики и живописи оправдывает себя. Их соединяли: 1) статус в отличие от , т. е. установка на вероподобие, и 2) момент гедонизма, такой подозрительный для всей античной философской мысли, включая даже эпикурейство, которое было озабочено минимализацией человеческих потребностей.
Почтение к живописцу, скульптору, зодчему как человеку «божественному» вошло в эпоху Ренессанса в строение культуры античного типа, вошло как нечто новое, чего прежде не было; но вошло оно через старую дверь — дверь риторического идеала.
Возвращаясь к образу Гиппия в Олимпии, надо заметить, что столь характерный для Ренессанса (и чуть-чуть эйфорический) идеал uomo universelle, человека, который знает все, умеет все, пробует себя во всем — идеал, выраженный в программе обучения Пантагрюэля, — есть идеал риторический. Философия знала, конечно, пропедевтические науки: Платон воспретил вход в Академию тому, кто не изучил геометрии. Философия могла давать методологический импульс и программу для собирания и обработки фактов в самых различных областях знания: так было с Аристотелем и перипатетиками. Но философ — едва ли не антипод uomo universelle; его дело — глубина, а не широта: «многозна-ние уму не научает», как сказал Гераклит.
Совсем иное дело — ритор. Как энергично настаивает Цицерон устами Красса [85] , что оратор должен уметь говорить обо всем! «Я пил в Афинах и из иных чаш, — хвалится Апулей, — из чаши поэтического вымысла, из светлой чаши геометрии, из терпкой чаши диалектики, но в особенности из чаши всеохватывающей философии — этой бездонной чаши с нектаром. И в самом деле: Эмпедокл создавал поэмы, Платон — диалоги, Сократ — гимны, Эпихарм — музыку, Ксенофонт — исторические сочинения, Кратет — сатиры, а ваш Апулей пробует свои силы во всех этих родах и с одинаковым усердием трудится на ниве каждой из девяти муз» [66] . Ибо ритор — дилетант в высшем смысле этого слова; его дело — не «единое», но «все», не самососредоточение, но саморазвертывание личности, не ее систола, но ее диастола.
[66]
Пер. Б. JI. Пастернака.
Когда заходит речь о ренессансном идеале uomo universale, трудно обойти такую тему, как «достоинство и превосходство человека», digni-tas et exceilentia hominis. И здесь мы еще раз можем видеть, насколько именно риторика была орудием, при посредстве которого Ренессанс определял и утверждал себя перед лицом прошлого.
В самом деле, риторика — это искусство хвалы и хулы, «энкомия» и «псогоса»; такой подход ко всем на свете вещам — неотъемлемая черта ритора.
Как известно, в 1195 г. кардинал Лотарь, будущий папа Иннокентий III, написал трактат «О убожестве состояния человеческого» — аскетический труд, настолько противоположный духу Ренессанса, насколько нечто может быть ему противоположно. Однако Лотарь намеревался и формально обещал написать для ободрения смиренных иной труд — на сей раз о достоинстве человека. Выполнить свое обещание он не успел: через три года его избрали папой, и ему было уже не до литературных досугов. «О достоинстве и превосходстве человека» написали другие, совсем другие люди — гуманисты Джаноццо Манетти (1452 г.) и Джованни Пико делла Мирандола (1487 г.).
Конечно, даже если бы Лотарь написал второй трактат, он увидел бы достоинство человека совсем иными глазами, чем его исторические оппоненты. Немаловажно, однако, и то, что в риторическом пространстве «псогос» сам собой полагает возможность «энкомия», «хула» — возможность «хвалы». Лотарь создал «хулу человеку», Манетти и Мирандола — «похвальное слово человеку»: это очень резкий идеологический и общекультурный контраст, но одновременно это движение, не покидающее той же плоскости. Инверсия «хулы» легко дает «хвалу»; но, к сожалению, обратный поворот на 180° тоже происходит легко. «Какое чудо природы человек! — восклицает Гамлет во втором акте.— Как благороден разумом! С какими безграничными способностями! Как точен и поразителен по складу и движеньям! В поступках как близок к ангелу! В воззреньях как близок к Богу! Краса вселенной! Венец всего живущего! А что мне эта квинтэссенция праха?» [67] «Краса вселенной», «венец всего живущего» — это нормальная топика похвального слова. «Квинтэссенция праха» — нормальная топика риторического порицания. В совокупности они создают замкнутый круг.
Только Паскаль в своем рассуждении о величии и ничтожестве человека как единой реальности и единой теме для мысли разрывает этот круг и выходит за пределы механического рядоположения «хвалы» и «хулы». Так начался новый мир, в котором мы живем до сих пор.
Приложение Аристотель Риторика
Книга III 1
Глава I. Переход к слогу как новой теме, не затронутой в предыдущих книгах (§§ 1—3). — Декламация (§§ 3—5). — Стоит ли придавать внешней стороне значение, и если да, то какое именно? (§§ 5—6). — Современное Аристотелю состояние вопроса о декламации (§§ 7—9).
Глава II. Требования к слогу — ясность и уместность (§§ 1—7). — Метафоры, их употребление, правила их отбора (§§ 7—14). — Пользование уменьшительными формами (§ 15).
Глава III. Четыре причины вычурности: двукорневые слова (§ 1), необычные слова (§ 2), злоупотребление эпитетами (§ 3), метафоры (§ 4).
Глава IV. Сравнения, их близость к метафорам (§§ 1—2), правила их употребления (§ 2), примеры (§ 3), обратимость метафор «от соответствия» (§ 4).
Глава V. Чистота речи (отождествляемая с ясностью) как «начало» слога (§ 1). — Пять ее условий: правильное употребление частиц и союзов (§ 2), употребление точных обозначений (§ 3), исключение двусмысленности (§ 4), соблюдение грамматического рода (§ 5), соблюдение грамматического числа (§ 6). — Требование удобочитаемости (§6). — Возможные неправильности и неясности в построении речи (§ 7).
Глава VI. Шесть средств достижения торжественности слога: описательные выражения (§§ 1—2), метафоры и эпитеты (§ 3), замена единственного числа множественным (§ 4), повторение артикля при существительном и следующим за ним согласованном с ним прилагательном (§ 5), употребление союзов (§ 6), характеристика через отрицания (§7).
Глава VII. Уместность слога как его соответствие страсти, характеру (говорящего) и предмету (§ 1). — Возвышенные и низменные предметы (§ 2). — Имитация страсти как ораторский прием (§§ 3—5). — Имитация характера (§§ 6—7). — Имитация всеобщего мнения (§ 7). — Опасность утрировки (§§ 8—10). — Имитация исступления (§ 11).
Глава VIII. Ритм прозы как середина между стихотворным метром и отсутствием всякой ритмической упорядоченности; вред обеих крайностей (§§ 1—3). — Характеристика различных ритмов (§§ 4—6). — Подведение итогов (§ 7).
Глава IX. Два типа слога: слог «нанизывающий» и слог «сплетенный» (§ 1). — Характеристика старомодного «нанизывающего» слога и его недостатков (§ 2). — Определение периода и преимущества «сплетенного» слога, образуемого периодической структурой речи (§ 3). — Мысль должна завершаться вместе с периодом (§4). — Период и колон как две единицы членения текста (§ 5), их наилучший объем (§ 6). — Период разделительный и период противоположитель-ный (§7). — Интеллектуальное удовлетворение от противоположительного периода (§ 8). — Звуковые приемы оформления периода (§ 9). — Ложные противоположения (§ 10).