Ритуал
Шрифт:
На Юту будто небо обрушилось.
Кто-то говорил речи, рядом внимательно слушал Остин — а Юта больше всего боялась, что он заметит листок в ее руках и спросит: «Что это?».
За ней наблюдают. Только и ждут, чтобы она покраснела или заплакала. Надо держаться.
Куда девать проклятую записку? Скомкать и выбросить, чтобы слуги прочитали?
Она улыбалась так, что судорогой сводило губы, а руки под столом терзали и рвали бумажку, помогая Юте вытерпеть эту игру.
Прошла целая вечность, прежде чем бесконечный прием завершился; Юта не прикоснулась ни к вину, ни к яствам. Остин смотрел
— Королева, как вы себя ведете?
Королева подавила в горле спазм.
Запланирована была также прогулка по зимнему саду и встреча Остина с Королевским советом Акмалии, но Юта забралась в карету и сказала, что хочет немедленно ехать домой. Остин был темнее тучи:
— В чем дело? Что за истерика?
Юта вся дрожала, как осиновый лист; она была в таком состоянии, что спроси сейчас Остин: «Да что случилось, милая?» — она не выдержала бы и все рассказала.
Но он не спросил.
Визит был прерван из-за внезапной болезни королевы Юты. Остин не пожелал ехать с ней в карете — ему подали верховую лошадь.
Трясясь в душной бархатной полутьме, Юта глотала слезы и думала: это неправда. Остин женился на ней по любви… Она еще докажет, что достойна быть его женой!
Она отвела занавеску от окна и увидела звезды. Высоко-высоко, в зените, сиял Венец Прадракона.
В темном и смутном своем детстве он слышал от кого-то — то ли от отца, то ли от деда — древнюю поговорку: «Дракон всегда отыщет путь за море».
За море отправлялись самые сильные или самые отчаянные. Или же самые фанатичные — ведь за счастье увидеть землю Прадракона иногда приходилось платить и жизнью. Двести первый потомок Арм-Анн никогда не думал о паломничестве.
И вот, зависнув в зените над замком, он впервые задумался над этим. «Зубчатые скалы — хребет Прадракона, слепящее солнце — гортань Прадракона…» Арм-Анн осознал, что оставить все как есть — значит обречь себя на долгую смерть от тоски.
«Дракон всегда отыщет путь за море».
Он спустился в подземелье и простился с предками — кое-кто из них сложил голову, отыскивая святыню рода. Где бы они ни находились сейчас, им должен был доставить удовольствие благородный порыв младшего непутевого отпрыска.
Потом он вернулся в комнату с камином и долго сидел, глядя в золу.
Теперь Юта спокойна и счастлива. Он жил без нее двести с лишним лет, а с ней не прожил и года. Пустота, прореха, оставшаяся после ее ухода, зарастет со временем; будут тянуться и тянуться дни, он состарится, и, может быть, станет иногда разрешать себе воспоминание… Иногда. И день, когда он вспомнит Юту, вдруг выделится из череды долгих и одинаковых дней. Но это будет потом, когда стихнет это… эта… Наверное, боль утраты.
Да, люди называют это именно так. Пройдет время, и любая мелочь перестанет напоминать ему Юту. Но для этого надо выждать, перетерпеть.
Рассвело.
Тогда Арман встал и, не оглядываясь, покинул замок. Путь его лежал к изогнутой линии горизонта.
Ревел ветер, рассекаемый мощными крыльями. Внизу метались в панике серые спины чаек. Он чуть сбавил скорость — кто знает, сколько придется лететь без остановки, без передышки?
Потом чайки исчезли — Арман улетал все дальше и дальше от твердой земли. Небо над его головой оставалось чистым, но справа и слева тянулись широкие поля облаков. Поднимаясь выше, он видел их спины — розовые с белым, подобные грудам каледоньего пуха. Облака громоздились округлыми глыбами, меняли форму и цвет — бесконечные гряды, уходящие туда, где небо сходится с землей… Опускаясь чуть ниже, он мог видеть их подбрюшья — голубые с серым, плоские, как подошва.
Мир был необъятно велик, и только солнце, неспешно пробирающееся среди облаков, могло увидеть его сразу — весь… Но нескончаемые прогулки по небу давно наскучили светилу, и оно смотрело на огромный мир привычно-равнодушно. Ну, дракон летит через море. Пусть себе летит…
Тот инстинкт, который вел его предков прямо к цели, говорил в Армане невнятно и глухо. Он знал только, что надо держать прямо на восток.
Миновал день, навалилась ночь, и он потерял горизонт из виду. Крылья его двигались медленнее и тяжелее, и мучительна была мысль о том, что на миллионы взмахов вокруг простирается только вода и вода, склизкая, предательская поверхность.
Занялось утро, и он с удивлением увидел, что почти не сбился с курса. Выпуклый горизонт подернулся на востоке малиновым и выпустил в небо тяжелое розовое солнце. Облака растянулись по самому краю неба, как слепцы, ведомые поводырем.
Раньше Арману никогда не приходилось сутками подряд держаться в воздухе. Ему хотелось пить; усталый, он обрадовался, увидев с высоты маленький пологий островок.
Сделав круг и убедившись, что островок пуст, он с облегчением стал снижаться. Чем ниже он опускался, тем гуще становились внезапно достигшие его ноздрей волны смрада.
Остров был раздувшимся брюхом исполинской дохлой рыбины; мелкие морские обитатели вспенивали воду вокруг, торопясь полакомиться столь щедрых размеров падалью. Как ни тяжко было Арману, но отдыхать на трупе он не стал — с усилием снова набрал высоту и с упорством безумца двинулся в направлении, указываемом глухим, едва теплящимся инстинктом.
Следующаяя ночь была кошмаром — он впадал в забытье на лету. Море под ним слабо светилось, над фосфоресцирующими волнами поднимались чьи-то головы, и некие существа выталкивали из воды желеподобные туши, чтобы снова обрушиться в пучину. В какой-то момент Арману показалось, что в темноте он видит море насквозь — посверкивающее, тяжело колыхающееся, кишащее щупальцами и белыми выкаченными глазами, и все глаза провожают его, невесть как залетевшего в эти края дракона… Он хотел дохнуть огнем, чтобы рассеять кошмар — но из пересохшей глотки вырвалась лишь одинокая искра, да и она тут же погасла, будто слизанная ночью.
Утром он очнулся на твердой земле. Как добрался до крохотного архипелага — память подсказать отказывалась. Не иначе, как Прадракон сжалился.
Распростертая в песке когтистая лапа дрогнула. По ней пробежала как бы судорога, и в ту же секунду в песок впились человеческие пальцы. Ударил землю и исчез мощный чешуйчатый хвост. Вместо измученного ящера на берегу лежал измученный человек; скорпион, наблюдавший метаморфозу с песчаного холма, от неожиданности вскинул хвост и чуть не укусил себя в спину.