Ритуалы плавания
Шрифт:
А капитан Андерсон и впрямь не выносит религии. И его отношение к ней сказалось на экипаже. Он, говорят, не давал никаких распоряжений, но знал, как «почтить» тех офицеров, которые не разделяют его маниакального каприза. Только двое — мистер Саммерс да долговязый армейский офицер — присутствовали в салоне. Ну, а почему я там был, Вам известно. Не желаю потакать деспотизму!
Наш духовный отец благополучно отслужил уже большую часть, прежде чем я сделал главное открытие в моем, так сказать, диагнозе создавшегося положения. Поначалу, когда я впервые увидел, насколько накрашенная физиономия разудалой актерки привлекла глаз преподобного джентльмена, я решил, что он испытывает отвращение, смешанное, возможно, с тем невольным возбуждением, тем ощущением жара — вернее, похоти, — которое вид явной распутницы вызывает в теле — не в душе — мужчины самим фактом афиширования доступности. Но вскоре я убедился, что дело не в этом. Просто мистер Колли ни разу в жизни не бывал в театре. До чего же он в своем развитии еще дойдет в той, вероятно, отдаленной епархии — от театра до maison d'occasion? [16]
16
Здесь: дом свиданий (фр.).
Наконец действо закончилось, и я вернулся в свою конуру, где сделал эту запись, чувствуя себя, должен с сожалением признаться, как-то не в себе, хотя качки почти нет. И то, что я написал, звучит кисло, и сам я кислый. Вот так обстоят дела.
(17)
По-моему, сегодня — семнадцатый. Не имеет значения. Я снова болен — колики. Ох, Нельсон, Нельсон, поведай, как ты ухитрился прожить такую долгую жизнь и умереть не в конвульсиях от тошнотворных приступов, а от куда менее болезненной пули врага?
(?)
Я на ногах и немного похаживаю; бледный, ветром шатает, но дело идет на поправку. Кажется, я все же доберусь живым до места нашего назначения!
Это я написал вчера. Мои записи становятся краткими, как иные главки Стерна! Однако с одним забавным казусом я должен Вашу светлость ознакомить. В разгар моих мучений, как раз перед тем, как изрядная порция Виллерова зелья начала оказывать на меня свое действие, в дверь моей клетушки робко постучали.
— Кто там? — крикнул я.
— Это я, мистер Тальбот, сэр, — пропищал слабый голос. — Колли, сэр. Помните? Преподобный мистер Колли. Чем могу служить, сэр?
По какому-то счастливому взлету вдохновения, а отнюдь не ума, я нашелся с ответом, который уберег меня от его посещения.
— Не надо, мистер Колли, прошу вас, не надо… — жестокий спазм в кишечнике заставил меня прерваться. — Я творю молитву, — закончил я мгновенье спустя.
То ли должное уважение к желанию беседовать с Богом один на один, то ли появление Виллера с его благословенной настойкой в руках, но от непрошеного гостя я был избавлен. Маковая настойка… На этот раз я принял крепкую, хотя и оправданную дозу, которая сразу меня нокаутировала. Все же мне смутно помнится, будто, приоткрыв в полузабытьи глаза, я увидел склонившееся надо мной то нелепое сочетание черт, то посмешище, созданное природой, которое звалось Колли. Бог его знает, когда это было — и было ли на самом деле. Но теперь я на ногах и даже похаживаю и уверен, этот тип не посмеет мне навязываться.
Сны от маковой настойки не иначе как внушены входящим в ее состав опиумом. Столько лиц, по правде говоря, проплыло в них, что лицо Колли, возможно, было лишь фикцией, рожденной затуманенными мозгами. Бедняжка с землистым лицом тоже меня преследовала… надеюсь, здоровье полностью к ней вернется. Под скулой у нее зияла прямоугольная впадина, и я не упомню, чтобы что-либо произвело на меня такое тягостное впечатление. Эта впадина и тьма, которая в ней жила и двигалась, стоило моей страдалице повернуть голову, трогали меня несказанно. Право, во мне подымалась тихая ярость, когда я мысленно возвращался к тому злосчастному богослужению и вспоминал, что ее муж сам сделал ее зрительницей этого пошлого фарса! Но сегодня я уже почти совсем пришел в себя. И уже не предаюсь таким болезненным мыслям. Наше продвижение к Антиподии идет столь же успешно, как и мое выздоровление. Хотя воздух стал влажным и жарким, меня уже не лихорадит от шагов мистера Преттимена над моей головой. Он разгуливает по шканцам с оружием, которым его снабдил — как Вы думаете кто? — этот пьянчуга Брокльбанк; он готов выпустить целый заряд из древнего мушкетона и застрелить альбатроса назло мистеру Брокльбанку, и мистеру Кольриджу, и Предрассудкам вместе взятым! Вот наглядный пример для вдумчивого ума, каким иррациональным на самом деле может быть философ-рационалист!
(23)
Двадцать третий день — по-моему. Саммерс берется рассказать мне все о главных частях такелажа. Я намереваюсь удивить его, показав, что и «сухопутная крыса» кое-что знает — главным образом из книг, о которых он и слыхом не слыхал! Я также намереваюсь доставить удовольствие Вашей светлости, представив кое-какие словечки из флотского жаргона: я на нем — правда, не без запинки — уже говорю. Какая жалость, что сие отменное средство выражения так мало используется в литературе!
(27)
Может ли человек всегда исчислять и расчислять? При такой жаре и влажности…
Все дело было в Зенобии. Замечали ли Ваша светлость… конечно же замечали! О чем я сейчас думаю? Всем известно: существует несомненная, испытанная и проверенная связь между восприятием женских прелестей и крепкими напитками! После трех рюмок двадцать лет, на мой взгляд, стаяло, как снег летом, с ее лица. Морское путешествие еще усиливает действие крепкого вина, этого незаменимого средства, с которым медленно, но верно мы одолеваем даже тропики, — спиртного, оказывающего определенное влияние на мужской организм, что, может быть, отмечено в малоизвестных фолиантах, используемых людьми некой профессии — я имею в виду
17
Боящаяся Пана (греч.).
Достопочтенный мой крестный, если я поступаю дурно, побраните, одерните меня. На берегу я верну себе разум, я буду мудрым и бесстрастным советником, правителем, чью ногу Вы поставили на первую ступень… Но разве сами Вы не сказали мне: «Рассказывай обо всем»? Вы сказали: «Дай мне прожить вторую жизнь через твою».
В конце концов, я же молодой мужчина. Молодой!
Ну да ладно. Главная задача, черт бы ее побрал, — найти место для свиданий. Встречаться с этой дамой для меня не проблема: встречаемся мы каждодневно и неизбежно. Но среди всех! Мистер Преттимен постоянно прогуливается по палубе. Семейство Пайк, папаша, мамаша и доченьки, снуют по шкафуту и шканцам, поводя глазами то в одну сторону, то в другую — как бы с ними, не дай Бог, не заговорили, не унизили их, не втянули в какое-нибудь неприличие. Колли выходит на шкафут и теперь жалует меня поклоном и сверх того улыбкой, выражающей всепонимание и святую терпимость, — словом, являет собой эдакое ходячее приглашение к mal de mer. [18] Что же мне делать? Самое большее — я могу проводить прекрасную даму до фор-марса! Вы спросите, чем плоха моя клетушка или ее? Отвечаю: «Всем!» Стоит мистеру Колли выдохнуть «Гм» в одном конце коридора, как в соседней каюте просыпается мисс Грэнхем. Стоит пердуну Брокльбанку выпустить газы — а он каждое утро, как только пробьет семь склянок, это делает, — как начинает подрагивать деревянная переборка, разделяющая мою каюту с каютой Преттимена, что сразу за моей. Мне необходимо провести глубокую разведку, чтобы найти место для занятия amours. [19] Я подумывал разыскать баталера и представиться ему… но, к моему удивлению, оказалось, что все офицеры как один неохотно упоминают его имя, как если бы речь шла о человеке святой или неприличной жизни — право, не могу сказать какой, — а на палубе сам он не бывает никогда. Мне надо все это прояснить в уме — когда я снова буду в уме, а это… это умопомрачение конечно же…
18
Морская болезнь {фр.).
19
Любовь (фр.).
(30)
В полнейшем отчаянии я предложил мистеру Томми Тейлору спуститься со мной в шкиперскую, где обитают только трое унтер-офицеров вместо обыкновенно более многочисленного контингента. К тому же свободного места в ней предостаточно, почему ее используют для еды, отдыха и прочих нужд всех унтер-офицеров, поскольку их кают-компания — не мне входить в тонкую корабельную политику — расположена слишком далеко в носовой части и ее передали для столования более респектабельной группе переселенцев. Эти трое — артиллерист, плотник и парусник — сидели в ряд за столом; они уставили на меня три пары таких проницательных глаз, какими, казалось, не обладал на судне никто, если мы, конечно, исключим мисс Грэнхем. Тем не менее поначалу я уделил сей троице мало внимания, причиной чему явился крайне странный предмет, целиком поглотивший мой интерес благодаря мистеру Виллису, нырнувшему всем своим длинным, тощим телом к трапу. Предметом этим было — как ни удивительно — растение, ползучее растение, корни которого покоились в кадке, а стебель, подымаясь на несколько футов, вился вокруг шпангоута. На нем не было ни единого листика, а там, где его усики и ветви не имели опоры, они свисали вниз, словно водоросли, которые, право, были бы здесь уместнее и полезнее. Я от удивления ахнул. Мистер Тейлор по обыкновению прыснул и ткнул пальцем в сторону Виллиса — вот, мол, он, не слишком гордый владелец сего чудища. Мистер Виллис сиганул вверх по трапу и исчез. Я повернулся от растения к мистеру Тейлору:
— Зачем оно здесь, черт возьми?
— А, — сказал артиллерист. — Наш брат, джентльмен Джек. [20]
— Это все мистер Деверель — большой затейник, — добавил плотник. — Он и поставил паренька за ним ухаживать.
Парусник улыбался мне через стол загадочной сострадательной улыбкой:
— Мистер Деверель ему сказал, это путь наверх.
Томми Тейлор захлебывался от смеха, буквально захлебывался, слезы капали у него из глаз. Он поперхнулся, и я стукнул его по спине куда сильнее, чем это его устраивало. Но беспредметное веселье всегда меня раздражает. Томми перестал смеяться.
20
Моряк.