Ритуалы плавания
Шрифт:
Вот так. И пуля и капкан. Несправедливо, по-моему, когда вспоминаешь, как я старался пригладить ей перышки. Я поклонился и остался стоять, как положено, покорным слугой; армейский офицер, мистер Олдмедоу, еще глубже втянул подбородок в воротник; тут же и Бейтс с хересом. Я опрокинул рюмку — ту, что держал, — и взял еще одну, выдавая тем самым свое поражение, и Саммерс, выручая меня, поспешил сказать, что желал бы доставить удовольствие другим присутствующим познакомиться со мной. Я выразил удивление, что нас на борту так много. И тут громадный, вульгарного вида тучный джентльмен похмельным голосом заявил, что ему желательно учинить групповой портрет, ибо, за вычетом его благоверной и их дочули, мы все налицо. Тогда изжелта-бледный человечек, некий мистер Викис,
— Нет, нет, — запротестовал необъятный джентльмен, — кроме лиц дворянского звания я никому себе патронировать не дозволяю.
— Переселенцы! — подхватил я, обрадовавшись возможности сменить тему. — Уж лучше оставить потомству свое изображение рука об руку с простой матросней.
— В таком случае вам придется исключить из вашей картины меня, — расхохотался Саммерс— Я некогда был — как вы изволили выразиться — простой матросней.
— Вы, сэр? Никогда не поверю!
— Был, был.
— Но как…
Саммерс с насмешливо-веселым видом обвел взглядом салон.
— Я начинал гальюнщиком, как эту должность называют на флоте. Но с нижней палубы, или, как сказали бы вы, из простой матросни, был продвинут вверх.
Ваше сиятельство вряд ли сможет представить себе мое удивление и досаду, когда я увидел, что все наше общество молча ждет, какой воспоследует ответ. Думается, я не ударил в грязь лицом, найдя соответствующие случаю слова, хотя, возможно, произнес их с излишним апломбом.
— Что ж, Саммерс, — молвил я, — разрешите вас поздравить: вы в совершенстве имитируете манеры и речь людей более высокого звания, чем то, в каком родились.
Саммерс рассыпался в благодарностях, пожалуй, несколько чрезмерных. Затем обратился к собравшимся:
— Леди и джентльмены, прошу всех садиться. Обойдемся без церемоний. Рассаживайтесь, где кто пожелает. У нас, надеюсь, будет еще много таких встреч за долгое плавание, которое нам предстоит. Бейтс, прикажите им там начинать.
За этим вступлением из нашего коридора донеслось несколько обескураживающее визжание скрипки и других инструментов. И я сделал, что мог, дабы снять общее, скажем так, напряжение.
— Знаете, Саммерс, — сказал я, — раз уж нам не суждено быть запечатленными рядом, воспользуемся случаем доставить себе удовольствие и попросим мисс Грэнхем сесть между нами. Позвольте просить вас, мадам.
Не рисковал ли я получить еще один щелчок? Но обошлось. Подав мисс Грэнхем руку, я сопроводил ее к столу под кормовым окном и усадил с большей почтительностью, чем оказал бы властительнице целого края. Вот так-то. Когда я восхитился отменным качеством мяса, лейтенант Деверель, занявший место от меня слева, объяснил мне, что во время последнего шторма одна из наших коров сломала ногу, вот мы и едим свежатину, пока она есть, зато скоро будем без молока. Мисс Грэнхем вела оживленную беседу с мистером Саммерсом, а у нас с Деверелем завязался свой разговор: мы говорили о моряках и их сентиментальности по части сломавшей ногу коровы, о том, как они искусны во всяком деле, хорошем и плохом, об их приверженности к спиртному, их безнравственности и их преданности — пусть полушутливой — носовому украшению корабля. Мы оба согласились, что почти нет таких проблем, какие при твердом и прозорливом правлении нельзя было бы решить. И Деверель добавил, что именно так происходит на флоте. Я заметил, что твердость я у них видел, а вот в прозорливости еще не убедился. К этому моменту оживление, назовем это так, собравшегося общества достигло такого градуса, что музыки из коридора совсем уже не было слышно. Одна тема вела к другой, и мы с Деверелем быстро пришли к известной степени взаимопонимания. Деверель даже пустился в откровенности. Он мечтал служить на достойном судне, на линейном корабле, а не на восстановленной третьесортной посудине с малочисленным экипажем, собранным за день-два до отплытия. Все эти офицеры и матросы, которых я считал дружной командой, знали друг друга от силы неделю-другую — то есть с того дня, когда судно сняли с прикола. Черт знает что! Отец мог бы лучше позаботиться о его
В салоне теперь стоял невообразимый даже для публичного места шум. Что-то опрокинули под взрывы смеха и поток крепких слов. Тишайшая тщедушная пара, мистер и миссис Пайк, с малолетними двойняшками дочерьми поспешили удалиться. Мисс Грэнхем тоже порывалась уйти, хотя мы с Саммерсом в два голоса уговаривали ее остаться. Саммерс убеждал нашу даму не придавать значения языку морских офицеров, на котором большая их часть изъясняется по привычке и бессознательно. Я, со своей стороны, подумал, что в непристойном поведении повинны скорее пассажиры, нежели морская косточка, а про себя подумал: Боже правый! если почтенная мисс так держится здесь, в кормовой части, то какова же она в носовой? Не успела, однако, мисс Грэнхем подняться с места, как дверь отворилась, впустив прекрасную леди совсем иной наружности. По виду молодая, притом пышно и фривольно одетая, она вошла так стремительно и суетливо, что шляпка не удержалась на голове и, соскользнув на шею, явила нам обилие золотистых кудрей. Мы все встали — или, по крайней мере, почти все, — но она, восхитительно величавым жестом предложив нам сесть, направилась прямо к вульгарного вида джентльмену, прильнула к его плечу и с изысканно красивым — даже чересчур изысканно красивым — прононсом прожурчала:
— О, мистер Брокльбанк, наконец-то она сумела удержать в себе ложку консоме!
Мистер Брокльбанк, обернувшись к нам, прогудел объяснение:
— Моя дочуля, моя крошка Зенобия!
Мисс Зенобии тотчас предложили на выбор любое место за столом. Мисс Грэнхем заявила, что уходит и можно занять ее освобождающееся место, если положить еще одну подушку. Но молодая леди — как мне следует ее называть — с игривым лукавством возразила: она-де рассчитывала, что мисс Грэнхем будет защитой ее добродетели среди такого полчища опасных мужчин.
— Чепуха и глупости, — парировала мисс Грэнхем тоном еще злее, чем обращенный ранее к Вашему покорному слуге, — чепуха и глупости! Ваша добродетель здесь в такой же безопасности, как и везде на этом судне!
— Ах, любезная мисс Грэнхем! — воскликнула Зенобия, принимая томный вид. — Это ваша добродетель везде в безопасности!
Грубо, ничего не скажешь! Но с сожалением вынужден признать, что по крайней мере половина салона покатилась от хохота — надо думать, потому, что мы уже достигли той стадии обеда, когда дамам лучше удалиться и лишь такие, как вновь прибывшая, могут оставаться за столом. Деверель, я и Саммерс, все трое, продолжали стоять, однако честь эскортировать покидавшую наше общество мисс Грэнхем досталась армейскому офицеру Олдмедоу.
— Сядь со мной, детка, — снова прогудел голос похмельного джентльмена.
«Детка», озаренная лучами полуденного солнца, потоком вливавшимися в кормовое окно, засуетилась. Подняла прелестные ручки, закрывая лицо:
— Оно невыносимо яркое, папочка!
— Боже правый, мадам, — вмешался Деверель. — Неужели вы лишите нас, бедных странников, всегда пребывающих в тени, удовольствия любоваться вами?
— Я вынуждена, — произнесла Зенобия, — положительно вынуждена занять место, которое освободила мисс Грэнхем.
Она порхнула вокруг стола — пестрая бабочка, вернее, густо накрашенная красотка. Деверель, полагаю, был бы рад-радешенек иметь возле себя такую кралю, но она опустилась на стул между Саммерсом и мною. Шляпка, державшаяся лишь на ленточке, все еще болталась у нее на шее сзади, открывая у щеки и уха пленительное обилие кудрей. Все же мне уже с первого взгляда показалось, что блеском глаз — вернее, того глаза, который нет-нет да поворачивался ко мне, — она обязана тайнам своего toilette, [9] а губы у нее, пожалуй, чуть-чуть чересчур коралловые. Что же до ее духов…
9
Туалета (фр.).