Робеспьер
Шрифт:
Робеспьер вступил в переговоры с Колло д’Эрбуа. Хотя Неподкупный относился резко-отрицательно к его лионским репрессиям, тем не менее он понимал, что временно пути их совпали. Колло был как раз той фигурой, которую можно было противопоставить «снисходительным». Робеспьер приоткрыл карты. Он посвятил своего нового союзника в некоторые следственные материалы и предостерег его от слишком большой близости с Эбером и рядом других лидеров фракции. Вместе с тем он заручился согласием Колло на известные послабления в отношении Камилла, которого все еще считал лишь доверчивым орудием интриги и твердо решил вызволить из беды. В результате этих переговоров Неподкупный отказался от идеи Комитета справедливости. На заседании Конвента 6 нивоза (26 декабря) по докладам Барера и Билло-Варена было вынесено решение об отмене этого Комитета. В тот же день изобличенный Фабр д’Эглантин был устранен от участия в работе комиссии по делу Шабо и других заговорщиков.
Жаркая схватка разыгралась вечером в Якобинском клубе. Первым выступил Колло д’Эрбуа. Верный своей договоренности с Робеспьером, он выделил Демулена из числа других «снисходительных». Крайне резко осудив клевету Филиппо, он в совершенно ином тоне заговорил о газете Камилла:
— Обсудим теперь другое произведение, которое послужило оружием для аристократов, — это газета Камилла Демулена, третий номер которой я увидел, вернувшись в Париж. Эта работа не получила нашего одобрения, и уже одно это является для нее достаточным несчастьем. Камилл Демулен проповедует в ней те принципы, которых вы не разделяете; а между тем он является вашим членом. Отделите вопрос о нем самом от его работы и окружите его своей средой плотнее чем когда-либо; пусть он забудет о тех пирушках, которые он устраивал вместе с аристократами; он оказал революции слишком много услуг… Я требую исключить Филиппо из Якобинского клуба и вынести порицание журналу Камилла Демулена.
Такая умеренность в отношении их ярого врага поразила эбертистов. Сам Эбер на некоторое время как бы онемел и, выпучив глаза, смотрел на Колло. Затем он опомнился и побежал к ораторской трибуне.
— Справедливости! Требую справедливости! — дико закричал он. — Как! Его, самого популярного журналиста, его, заместителя прокурора Коммуны, обвиняют в воровстве, в темных махинациях! Его, охранителя народного достояния, грязный листок обвиняет в расхищении этого достояния! Пусть клеветник поплатится за свою гнусную стряпню!
Поднялся Камилл. Потрясая в воздухе какими-то бумажками, он кричал, что располагает доказательствами своих слов.
— Я рад, — воскликнул Эбер, — что меня обвиняют в лицо! Я готов ответить на все обвинения.
Но ответить он не успел. Неожиданно попросил слова Огюстен Робеспьер, только что вернувшийся из Тулона.
— За пять месяцев моего отсутствия, — сказал он с горечью, — Общество якобинцев, мне кажется, странным образом изменилось. При моем отъезде здесь занимались государственными вопросами, а теперь клуб волнуют жалкие личные споры. Да какое же нам дело до того, что Эбер воровал, продавая контрамарки при театре Варьете?
Поднялся насмешливый шум, Замечание Огюстена лишь еще более взвинтило ярость Эбера. Возведя глаза к небу и топнув ногой, он отчаянно закричал:
— Меня, кажется, хотят сегодня убить?..
Шум усилился.
Тогда Максимилиан направил все усилия на то, чтобы восстановить спокойствие. Он указал, как опасно давать пищу мелким страстям, он заявил, что все эти личные споры отнимают время, нужное для общественного дела. Он постарался сгладить впечатление от ремарки своего брата, усомнился в надежности доказательств Демулена и, считая инцидент исчерпанным, предложил перейти к обвинениям Филиппо. Его поддержал Дантон. Следующее заседание было решено посвятить этому вопросу.
Вечером 18 нивоза (7 января 1794 г.) собрались якобинцы на свое очередное заседание. Были вызваны Бурдон, Фабр, Демулен и Филиппо; вызов был повторен троекратно, но не имел ответа. Обвиняемые отсутствовали.
— Так как лица, вызвавшие эту борьбу, избегают боя, — сказал Робеспьер, — пусть клуб отдаст их на суд общественного мнения, которое и будет судить их.
Затем, чтобы отвлечь внимание собравшихся, он предложил поставить на обсуждение вопрос иностранной политики: «Преступления английского правительства и недостатки британской конституции».
Но мысли собравшихся были заняты не тем…
Вдруг на трибуне появился бледный Камилл. Он был взволнован до последней степени и говорил дрожащим голосом.
— Послушайте! — воскликнул он. — Признаюсь вам, я просто не знаю, что со мной. Со всех сторон меня обвиняют, на меня клевещут. Относительно Филиппо, сознаюсь вам откровенно, что я от чистого сердца поверил тому, что у него сохранилось в памяти… Чему же верить? На чем остановиться? Я просто теряю голову…
Однако вслед за этим сбивчивым лепетом Камилл добавил все же, что на страницах своего журнала он дает ответ на любое, могущее возникнуть против него обвинение.
Снова поднялся Робеспьер. Он решил строго пожурить своего школьного товарища, но все же еще раз спасти его. Подтрунив над его чрезмерным преклонением перед Филиппо, Максимилиан извинил его тем, что ему бывает присуща чисто детская наивность. Затем оратор перешел непосредственно к вопросу о «Старом кордельере».
— Камилл Демулен выпустил новый номер своей газеты, которая явится утешением для всех аристократов. Они разошлют ее в тысячах экземпляров по всем департаментам… Демулен не заслужил той строгости, которую требуют проявить по отношению к нему некоторые лица; я даже склонен думать, что для свободы невыгодно показывать, что ей необходимо наказать его так же строго, как и серьезных преступников… Я согласен, чтобы свобода обращалась с Камиллом Демуленом, как с ветреным ребенком, который обладает хорошими наклонностями, но вовлечен в заблуждение дурными товарищами. Однако от него надо потребовать, чтобы он доказал свое раскаяние во всех этих ветреных поступках тем, что покинул бы товарищей, которые совратили его с истинного пути…
Надо поступить строго с его газетой, которой сам Бриссо не осмелился бы одобрить, а его самого сохранить в нашей среде… Я кончаю требованием, чтобы номера его газеты подверглись с нашей стороны такому же отношению, как те аристократы, которые их покупают; пусть им будет выражено презрение, заслуженное той хулой, которая в них содержится; я предлагаю обществу сжечь их посреди зала.
Речь Робеспьера, прерываемая несколько раз взрывами смеха и аплодисментами, была встречена общим бурным одобрением.
Но «виновник торжества» не пожелал ухватиться за брошенный ему якорь спасения. Забывая, что он сам предлагал сделать то же с одиозным номером его газеты, и оскорбленный теперь предложением Робеспьера, он ответил не без горечи:
— Робеспьер хотел выразить мне дружеское порицание; я тоже готов ответить на все его предложения языком дружбы. Я начну с первого. Робеспьер сказал, что нужно сжечь номера моей газеты. Отлично сказано! Но я отвечу ему словами Руссо: «Сжечь — это не значит ответить!»