Робин Гуд с оптическим прицелом. Путь к престолу
Шрифт:
Матушка сообщила мне, что вы, отец мой, изъявили желание посмотреть, как я буду справляться с управлением страной. Я клянусь вам, что постараюсь оправдать возлагаемые на меня вами надежды. Отныне, во исполнение вашего святого для меня пожелания, я принимаю на себя управление Англией. Я умоляю вас, царственный отец мой, не тревожиться об вашей, а отныне — нашей вотчине, и не утомлять себя помыслами и заботами об этой стране Вы увидите, что я достоин вашего доверия, и моя бесценная матушка — ваша супруга, кою вы любите столь безмерно! — права, называя меня вашим истинным сыном.
За сим я прощаюсь с вами, мой дорогой отец, и шлю вам свою искреннюю благодарность за все то, что вы с матушкой сделали для меня.
Писано в день святого Шелана Валлийского, смиренным архиепископом Кентерберийским Адипатусом, руку и печать приложить соизволил Робер Плантагенет фон Гайавата де Каберне де ля Нопасаран, граф Монте-Кристо,
Сука! Сука!! СУКА!!! Наваррская овца! Пиренейская шлюха! Как, нет, как она посмела?!! Как она посмела вмешаться?!! Да я!.. Да я все ее семя!.. Огнем и мечем!.. Да я ее… СУКА!!!
Часть вторая
…и мир
Вступление
Рассказывает Эм из Клю, служанка принцессы Марион
Ой, мамочки, ну и натерпелась же я страху! Разве ж знала, что попаду в такие переделки! Не по мне это все, что и говорить… В деревне-то у нас если что и случается, так и то у соседей. Ну, корова отелилась, ну, свинья опоросилась, ну, муж жену поколотил, ну, кузнец запил… И все. Жила — горя не знала. Правда, и хорошего было не так чтоб много, но вот как меня к молодой-то госпоже взяли, тут та самая райская жизнь и пошла, про которую в церкви говорят. Ела каждый день досыта, о тяжелой работе и думать забыла. Велико ли дело госпожу нашу красавицу одеть — причесать, да за вещами ее присмотреть, ну и сбегать куда, если велят? Вот и я говорю — чистый рай! А уж как по деревне-то своих проведать пойдешь — так и вообще словно королева… Все тебе улыбаются, шутка ли — служанка самой молодой леди! Это вам не овец пасти, ясное дело.
Вот мы и жили — не тужили, а тут такое началось… Красавица наша принца себе нашла, да такого, что любо-дорого поглядеть! И жить бы им, да радоваться, детишек плодить, ан нет. Благородные, принцы они или нет, а только жить не могут без всяких своих мужских глупостей. Вот у нас в деревне как водится: ну, выпьют на праздник вечерком мужики браги, ну, подерутся, и всего делов. И себя показали, и силушкой померялись, чего ж им еще? Стало быть, опять можно жить спокойно.
А был у нас мельник, так тот не мог долго без драки обойтись, хоть и человек уважаемый. А жена у него была уж до того добрая и приветливая, что все ее любили и жалели — понимали, как ей тяжко приходится. И, стало быть, как увидят, что он опять смурной ходит, так сразу драку с ним и затеют — он сердцем и отойдет. А она уж так была благодарна, так благодарна, что и не передать. А у принцев, у них не так, простой дракой не обойдешься — если какое царство — королевство себе у другого принца-королевича не отобрали, все! Сидят, печалятся, на жен орут, а то и поколотить могут. Дело-то, конечно, пустяшное, не бываешь бита — считай, и замужем не была, но если так день за днем пойдет? Ясней ясного, что пора на войну его отправлять, чтоб дома не мешался. А там повоюет, успокоиться, да еще и подарков привезет. А что убьют — это вряд ли… что ж он, дурак, первым-то лезть? У него, небось, для этих дел и войска, и всяких там рыцарей достаточно…
Вот я думала, что и у нас так же дело пойдет. Будем себе жить дома, в Нотингеме, а если куда и переедем, так в самый Лондон. Вот няньку только с собой брать бы не надо — уж больно она всюду нос сует, да и нами командует, словно госпожа какая. Пусть себе дома сидит, чулки вяжет. А если что, я с ребятенками и сама справлюсь — мало ли я огольцов вынянчила, у меня ж младших братьев да сестричек семеро! Уж понимаю, что к чему.
Няньку мы и вправду с собой не взяли, да только и сами-то ни в какой Лондон тоже не попали. А попали в Скарборо: городишко так себе, да еще и всякого сброда там полным-полном, за порог вечером выйти страшно. Я-то особо и не хожу никуда, это Бетси у нас у нас любит всюду шастать. Да еще так нос задирает, будто у госпожи в самых главных служанках состоит. Много она о себе возомнила, что и говорить… И все толкует мне: «Запоминай, дура деревенская, ты теперь не просто «подай-принеси», ты, ровно как и я, считай, уже дамдонерь!» Что за дан… дам… дамдонерь такая, не знаю, да и слово дурацкое, только надо понимать, что это поглавнее даже няньки будет… Радоваться этому или нет, но по мне никакая дам-да-в-дверь не в радость, если Марион наша за своим муженьком на всякую войну таскаться будет, а мы, стало быть, за ней…
Она-то, конечно, на мужа наглядеться не может, но ведь и меру надо знать! А то ведь ему быстро надоест, если она будет на нем, как репей на собачьем хвосте, виснуть… А хуже надоевшей жены ничего нет. Самая постылая у них жизнь. Вот у нас в деревне была одна такая, лавочникова дочка. Вышла замуж, и вздохнуть мужу не давала. Чуть ли не до ветру с ним ходила. Ну и что вы думаете? Помаялся он, помаялся, да и отправился в Святую землю. Правда, поговаривали, что далеко он не ушел, прибился к шайке старого Хэба. Ну, так одно другого не лучше, и сидит теперь лавочникова дочка — ни вдова, ни мужняя жена, и все по собственной глупости… Эх, вот бы нашей госпоже да хитрости малую толику, ведь нам, женщинам, без этого нельзя… да уж видно, чего Бог не дал, того на ярмарке не прикупишь… А мужику показать, что без него свет не мил — самая большая глупость. И чему только этих леди учат! Вышивают все, да читают, да молятся, а как с мужем себя поставить — и слыхом не слыхивали.
А все просто — цену надо себе знать и на шею без дела не вешаться! Тогда и муж будет вести себя, как полагается. Вот взять хотя бы меня. Уж на что Бетси перед Джоном задом крутит, а колечко-то он мне подарил, да и потолковали мы с ним всерьез! А что, я по-другому не согласная, я вам ни какая-нибудь блудница вавилонская, я девушка порядочная. Да и сам-то Джон мужчина хоть куда, и муж из него выйдет неплохой, если в хорошие руки попадет. Ведь в жизни небесной все от Господа зависит, а в земной, житейской — от нас, от женщин. Ну, от тех, у кого ум есть. Да и Джон-то, небось, сам не дурак, видит, кто ему в жены годится, а кто только так, вечерок скоротать. Да и правду сказать, у нас такую, как Бетси, замуж-то только слепой да глухой возьмет. И сколько б она мне за Джона волосы повыдирать ни обещалась, а все равно — что было, то не скроешь. И если ей, не успели мы толком обжиться, каждый второй в этом самом Скарборо уже при встрече улыбается, так яснее ясного, отчего. Так что с Джоном у нее не выгорит, это уж я точно знаю. А вот с кем-нибудь не из наших мест, может, что и выйдет. Мало ли тут всякого народа шатается? Может, и найдет себе кого. Она-то, ясное дело, хочет благородного… может, и вправду, среди них какой дурак и сыщется.
Хотя посмотреть на этих благородных поближе, так тоже ничего хорошего. Все, как у нас, только по-другому обзывается. Взять хотя бы эту даму Беатрису, что теперь у нашей леди в подругах. Был бы у ней мужик хороший — и днем покладистый, и ночью не ленивый — так разве ж она отправилась бы в такую даль из своих-то земель? Сразу ясно, что муж у ней дрянь какая-нибудь, потому как от хорошего мужика на богомолья не бегают. Выдали, небось, голубку за какого-нибудь старого пердуна или кого-нибудь навроде нашего Гисборна, царствие ему небесное… Вот она и мается. А, может, и чего похуже, ведь всякому терпению конец имеется… Нет, до душегубства дело вряд ли дошло, но, может, чего и набедокурила. Глаз-то у ней горит, такую в черном теле держать — себе дороже. Так что что-то тут нечисто, хотя кто их, благородных, разберет.
Но вот был у нас в деревне один такой, малость придурковатый, Джоном звался. И однажды — уж то ли по голове его стукнули, то ли перепил, то ли еще чего приключилось — но только он совсем, видать, сдурел и говорит: не хочу зваться Джоном, хочу Уильямом. Мне это имя больше нравиться. Уж и смеялись над ним, и от церкви отлучить грозили, и куда похуже упечь, а он все на своем стоит. Ну и жалко нам его стало, что с убогого-то возьмешь? Ну и кричим ему, бывало: «Вилли! Вилли! Подь сюда!», а он и ухом не ведет. Раз на третий только и сообразит, что об нем речь. А крикнем «Джонни!» — тут же встрепенется, хоть и виду не подает. И ничего удивительного, потому как ежели тебя всю жизнь Джонни окликали, то на Джонни до конца своих дней и отзываться будешь. Вот и тут такая же история: чем больше на нее гляжу, на даму эту, тем больше замечаю — не тем именем ее крестили, каким она у нас тут прозывается. Но наше дело сторона — в чужие дела влезать не след, нам бы со своими разобраться… А с дамой этой поаккуратнее надо быть, недаром говорят — береженого Бог бережет. Я уж и Бетси намекнуть пыталась, но куда там! Заткнись, говорит, дура неумытая, ничего ты в благородных дамах не понимаешь! Я, говорит, дам-да-отмерь, и жениха себе найду из баронов, а ты так деревенщиной и проживешь, если всякие глупости выдумывать будешь. Нам, говорит, счастье само в руки плывет, только знай не зевай! А сама все с этой Жозефой, Беатрисиной горничной шушукается. Прям не разлей вода! Оно конечно, я ей теперь не подруга, рылом не вышла. Но это ладно. Это мы уж как-нибудь. А вот какая ты ни на есть благородная, а Джона-то тебе не окрутить, так и знай!
Эх, Пресвятая Богородица, быстрей бы уж принц наш заделал леди Марион ребеночка, что ли… Бог даст, перестанет тогда, как коза за ним скакать, ну и мы спокойно заживем…
Глава 1
О любви и о семейной жизни, о пользе научно-технического прогресса или «Проверено! Мины — есть!»
Жизнь налаживается. Теперь за мной уже не три графства, а почти вся Англия. Правда, я тут походя выяснил, что Шотландия почему-то не Англия. Наверное, поэтому ее тут и называют Скотландией. Ну, это мы еще потом разберемся: Скотландия она или Шотландия? Помнится, гвардейцы в Англии-то, в основном, из шотландцев были…