Робин Гуд
Шрифт:
Рубеж XVII–XVIII столетий стал временем наибольшего распространения баллад о Робин Гуде. Чаще всего их выпускали в виде «листков» ( broadside);когда на ярмарке или уличном перекрестке вокруг уличного певца собиралась толпа, его подручные-мальчишки бойко торговали текстами песен. Часто баллады сокращались, чтобы их можно было уместить на листе бумаги, куда иногда помещали и рисунки, как на русских лубках. Листки выпускались в огромных количествах — в 1660-е годы ежегодно продавалось до шестисот тысяч штук — и так же быстро выходили из оборота. Они дошли до нас благодаря тому, что их коллекционировали образованные люди, вроде графа Оксфорда и известного мемуариста Сэмюела Пипса, оставившие свои собрания потомкам. Тексты публично исполняемых баллад требовалось утверждать в Регистре зрелищ, основанном в 1557 году; уже через год там появилась «баллета о Грине из Уэйкфилда» —
Начиная с середины XVII столетия новые баллады о Робин Гуде регистрировались каждые два-три года, да и вообще число листков постоянно множилось благодаря растущей грамотности населения. Появилась новая форма — garland, что буквально означает «гирлянда», небольшая книжечка-песенник с текстами нескольких баллад на одну или разные темы. Главной робингудовской «гирляндой» стала поэма Мартина Паркера, доступно пересказавшая всё, что было к тому времени известно о благородном разбойнике. Простой, но не вульгарный язык поэмы говорит, что ее читателями были не завсегдатаи питейных заведений, а более-менее образованные люди — студенты, клерки, торговцы. Вся эта публика никогда не была в северных лесах и считала их жителей неотесанными деревенскими увальнями. Сочинителям баллад приходилось приспосабливаться к вкусам клиентуры, делая Робина все менее суровым и все более забавным. В «гирляндах» не было, к примеру, кровавого «Робин Гуда и Гая Гисборна», зато присутствовал весь комплект потешных поединков атамана с гончарами, кожевниками и торговцами, которые, без сомнения, охотно слушали и покупали такие произведения.
Именно тогда окончательно оформились тексты большинства известных ныне баллад и сложился робингудовский «корпус», вошедший позднее в собрание Чайлда. Его основу составила впервые изданная в 1663 году «Гирлянда о Робин Гуде» ( Robin Hoods Garland), в которую вошли 17 баллад. Она переиздавалась с разными дополнениями вплоть до конца XVIII века, когда ее заменило похожее издание под названием «Английский стрелок» ( The English Archer).Однако новые фольклорные произведения появлялись все реже, а те, что появлялись, были напрочь лишены художественных достоинств. Последней стала баллада «Робин Гуд и герцог Ланкастер», сочиненная в 1727 году безвестным журналистом исключительно для высмеивания непопулярного премьер-министра Роберта Уолпола.
Вместе с британскими колонистами баллады о Робин Гуде пересекли океан, очутившись в Америке и Австралии, где фольклористы записывали их уже в XX веке — обычно в сильно измененном виде, мало напоминающем оригинал. Например, злобный принц Арагона в американском варианте стал «принцем Орегона» — согласно балладе, так звали вождя индейцев, с которым враждовал Робин Гуд, очень похожий здесь на куперовского Кожаного Чулка. Записанная в канадской провинции Новая Шотландия версия баллады «Путь Робин Гуда в Ноттингем» с особой кровожадностью изображала избиение героем лесников:
Но храбрый Робин пустил стрелу И голову его рассек пополам, Но Робин пустил другую стрелу И ногу ему отстрелил, трам-пам-пам…В колониях балладная традиция оставалась грубой, неуклюжей, но живой, в то время как в Англии она бесповоротно умирала. Устарели не только язык баллад, но и связанные с ними реалии — рыцарские замки, отряды лучников, йомены и монахи. Промышленный переворот извел вековые дубы Шервуда и Барнсдейла на топливо для фабрик, проложил дороги сквозь лесную глушь, превратил вольных охотников в рабочих, за гроши гнущих спину на хозяина. В XVIII веке легенды о Робин Гуде (как и о короле Артуре) подверглись почти полному забвению — простой народ помнил их только в виде сюжета майских игр, а новой Англии клерков и дельцов до них и вовсе не было дела. Правда, в 1757 году в Лондоне возникло «общество Робин Гуда», где сходились для дискуссий представители разных религий и политических партий, а позже именем разбойника была названа одна из масонских лож. В обоих случаях Робин Гуд был просто символом свободомыслия; в лондонском обществе о нем напоминали лишь зеленый плащ председателя и лук, висящий на стене комнаты, где проходили встречи.
Память о благородном разбойнике хранили только две категории населения. «Артисты», то есть поэты и художники, искали в его приключениях источник вдохновения, а ученые — историческую истину. Один из последних, епископ Дромора в Ирландии Томас Перси (1729–1811), случайно спас из горящего дома в шропширской деревне рукописный сборник XVII века, известный
Одним из первых критиков работы Перси стал известный историк Джозеф Ритсон (1753–1803). В 1795 году он выпустил собственное издание баллад под длинным, в духе времени, названием «Робин Гуд. Коллекция всех дошедших до нас старинных поэм, песен и баллад, повествующих о прославленном английском разбойнике». В отличие от Перси Ритсон собрал и опубликовал не старинные баллады вообще, а только те из них, что имели отношение к Робин Гуду, и к тому же попытался дать их научное обоснование. В 12-страничном предисловии к книге под названием «Жизнь Робин Гуда», а также в подробных примечаниях, занимавших 117 страниц, ученый методично и добросовестно изложил все, что было известно к тому времени о Робин Гуде и его эпохе. Интересно, что позже он выпустил аналогичное исследование о короле Артуре — два любимых народных героя по-прежнему соседствовали в сознании англичан.
Труд Ритсона на протяжении многих лет был последним словом науки в отношении прославленного разбойника; им, в частности, руководствовался Вальтер Скотт, когда писал «Айвенго». Его влияние отразилось и на отношении общества к Робин Гуду. Ученый был радикалом и сторонником Французской революции, поэтому его Робин из обычного разбойника превратился в убежденного революционера, «человека, который в варварский век гнетущей тирании имел гордый дух свободы и независимости, побудивший его посвятить себя народу и сделавший его имя бессмертным» [70] . Однако Скотт и другие авторы, писавшие о Робине в XIX веке, напротив, придерживались консервативных убеждений, поэтому их герой главным образом боролся не с феодальным гнетом, а с чужеземными захватчиками — нормандскими баронами. Это заставило писателей, поверив Джону Мейджору, отодвинуть время жизни Робина от XIII века, о котором говорил Ритсон, к XII, когда нормандское завоевание еще было незажившей раной.
70
Ritson J.Op. cit.V. l.P. IX.
В «Айвенго» Робин Гуд играет вспомогательную, но важную роль, помогая героям взять штурмом замок барона-разбойника Реджинальда Фрон де Бефа. Есть там и описанный в балладах эпизод победы Робина на состязании стрелков в Ноттингеме, только у Скотта судьей этого состязания выступает не шериф, а сам принц Джон. Ббльшую часть романа разбойник проходит под прозвищем Робина Локсли и только потом обретает свое настоящее имя. В примечаниях (опущенных в русском переводе) автор комментирует это так: «Из баллад о Робин Гуде мы знаем, что этот знаменитый разбойник, не желая быть узнанным, назывался иногда именем Локсли от селения, в котором был рожден». Надо сказать, что под этим именем Робин выступает только в поздней балладе «Робин Гуд и королева Кэтрин», а уроженцем Локсли его впервые назвал около 1600 года «манускрипт Слоуна».
Робин Гуд Скотта — патриот и монархист, покорно преклоняющий колени перед Ричардом Львиное Сердце. Но он же — революционер, всегда готовый мстить феодалам и восклицающий после взятия нормандского замка: «Радуйтесь, йомены: гнездо тиранов разрушено!» Читатели расстаются с ним у знаменитого старого дуба в Шервуде, где разбойники праздновали победу вместе с королем Англии. На радостях тот простил им все прегрешения и даже будто бы обещал отменить жестокий «лесной закон» — на самом деле, как признает Скотт, этот закон был смягчен как раз в правление Иоанна Безземельного, нарисованного в романе сплошь черной краской. Автор сообщает и о дальнейшей судьбе своего героя, хотя читателям она наверняка была известна: «Что до Робин Гуда, его дальнейшей судьбы и смерти от руки предателя, — рассказ обо всем этом можно найти в старинных песенках, отпечатанных готическими буквами, которые когда-то продавались по полупенни за штуку. Теперь они дороже золота».